Книга Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Начальник участка (а вместо администрации в связистских посёлках были именно начальники участков) Шкап Шкапецкий выгнал тридцать литров самогона и кинул клич – кто с чудовищем сразится… ну то есть трубу залатает, получит в своё распоряжение весь этот шнапс и три дня отгула в придачу. Потому что развлечение получалось уж больно изысканное… – и Василич снова хихикнул.

– Добровольцев вызвалось двое. Дали им ведро клёпок, один полез по трубе (изнутри там типа лестницы есть, специально для случаев таких кретинских), а второй, Сеня Лихонтов, сел возле фляги и начал причащаться. Народ же с пониманием отнёсся, баню затопили, все понимают, каким человек изнутри, из трубы, выберется.

А Сеня знай себе шнапс, кружечку за кружечкой, авансом наяривает.

Ну вываливается Сенин напарник из трубы. Есть такое выражение – чернее чёрта. Так вот мужик этот, как говорят очевидцы, был ещё чернее. Его, естественно, провожают в баню, стараясь к нему не прикасаться, а Сеня лезет с остатками клёпок в трубу. Сказать правду, план-задачу он выполнил – дырки забил. Но вот из трубы вылез – совсем никакой. Народ его в баню звать, а он рукой машет – какая тут на фиг баня – и к себе домой. А надо сказать, что дома он недавно сделал полный ремонт, стены, печку побелил, а так как жену ждал с отпуска с материка, то и кровать ещё застелил свежим бельём.

Даже следы по дороге, когда он к себе шёл, казались дырками в другой мир, – хмыкнул капитан. – В общем, утром Сеня просыпается – мама родная! Все стены залапаны чёрными пятернями, кровать в жирной саже, на полу следы… Он в зеркало – а на него страшная и абсолютно чёрная рожа глядит. С белыми бельмами, естественно. И помнить он ничего не помнит: очень добрая самогонка у Шкапецкого. Кинулся из дома – люди добрые, что же это со мной сделалось, а? Народ от него шарахается, орёт, всё, к чему он ни прикоснётся, сразу чернеет. Содом полный. Выходит Шкап Шкапецкий с карабином. Щёлкает затвором. Тыкает стволом в Сеню: «Стой, где стоишь, ничего не пачкай». Послал баню затопить кого-то, сам объяснил про вчерашнее. И бедный Сеня, вместо того чтоб три дня наслаждаться бездельем и пьянкой, белил заново стены и стирал бельё по дому.

«Голос!»

– Ты тут Шкапа помянул, – заговорил подошедший Соловей. – Хороший был человек Шкап, если б только всякой фигнёй не маялся. Как-то раз решил он свою собаку обучить голос подавать. И не просто подавать, а по команде. На кой это ему понадобилось, я до сих пор не пойму. И собака-то была никудышная, какая-то ледащая лайка. Но вот решил Шкап, что она по команде «Голос!» лаять должна, и всё тут.

Методику воспитания он избрал простую. Где-то прочитал, что любая дрессура проводится двумя методами – кнутом и пряником. И все вообще-то предпочитают пряник. Но и кнут даёт точно такие же результаты. Шкап вырубил бочку из-под горючего, поставил её во дворе, посадил туда собаку. Подходил к бочке, говорил «Голос!» и бил наотмашь по ней здоровенным дрыном. Где-то через месяц таких упражнений он решил, что результат достигнут, и собрался продемонстрировать это мужикам. Ну выгнал он флягу самогона (у Шкапа без этого ни одно мероприятие не обходилось), вытащил из бочки собаку, привёл её в дом. Пришли мужики-охотники. Вытащил Шкап собаку на середину комнаты, налил всем по кружке и как гаркнет: «Голос!»

Собака эта несчастная на задницу присела, заелозила по полу и так жалостно и страшно завыла, что вой её подхватили все окрестные псы, и после этой команды долго ещё над деревней стоял дикий собачий вой…

– Ну а чем дело кончилось в итоге? – спросил Вадим.

– Да тем же, что и для всех собак Шкапецкого, – пожал плечами Соловей. – Пустили её в октябре на шапку.

Дым над развалинами

– Так что же, сейчас там никто не живёт? – спросил Вадим, разглядывая длинные белые бараки на другом берегу лагуны.

– Сейчас – нет, – уверенно сказал Василич. – Там раньше Петька жил Косов. Золотой человек был. Умер прошлой осенью, когда «Кирас» вывозили. Так его и нашли в туалете на берегу.

– Там туалет классный, – вступил Степан. – С застеклённой дверью и видом на море. Его Бешеный построил.

– Какой такой бешеный? – изумился Вадим.

– Да Бешеный. Хозяин здешней земли. Когда-то приватизировал её после развала советской власти. На хрена – никому не было понятно, ему в том числе. Теперь не знаю даже, и где он, – вздохнул Василич. – Затерялся на шарике. А Петя от него тут сторожил как раз. Взяли Петю в мешок и похоронили прямо тут, на бугре, где он любил сидеть, на уток смотреть.

– А чего это у него кличка была такая – Бешеный?

– Да бог знает, – сокрушённо покачал головой Василич. – Последний раз это так выглядело. Приехали к нему рыбнадзоры, пьют-пьют, пьют-пьют, хвастаются-хвастаются, и тут Бешеный берёт карабин, клацает затвором – да как стрельнёт в печку! И говорит: «Сейчас узнаете, за что меня Бешеным зовут!»

– И за что?

– Да как-то никто этого не дослушал… Все в окна рыбками посигали.

Тут Василич внезапно замолк, и все не сговариваясь направили бинокли в сторону посёлка.

И была причина. Ибо над крышей какой-то из сигланских развалин поднимался дым! Присутствие человека в этих краях казалось до такой степени нереальным, что Соловей не выдержал, надул резиновую лодку и, пригласив Вадима за компанию, погрёб через лагуну к развалинам бараков.

При ближайшем рассмотрении на одном из домов можно было разглядеть признаки жизни. Окна были затянуты двойным полиэтиленом, в ведре у порога стояла вода, и было непохоже, что она попала туда с прошедшим дождём. Но дым из трубы уже не шёл, и на пустой пыльной улице нельзя было прочитать никаких следов.

В опровержение последней мысли наших героев поднялся небольшой вихрь и стёр рубчатые следы от их сапог.

Тогда Соловей уверенно постучал в дверь.

– Ааа! Оооо! Ёпрст, кто там? – раздался ухающий сиплый голос, и на пороге появился заспанный мужичок со свёрнутым набок носом на сизом лице, одетый во вьетнамский серый рабочий костюм. Некоторое время он, не веря своим глазам, тёр их, потом так же сипло сказал: – Семьдесят один день. Как с куста. Сказали, через неделю приедут. Ты проходи, только пить у меня нечего. Только чай. И то без сахара.

Куда делся сахар, было очевидно. Возле печки стояли три сорокалитровые фляги, в которых обычно ставят брагу.

Тем временем Паша (так звали потерянного во времени и пространстве мужика) рассказывал:

– Мы должны были сейнер на металл резать. Вот этот. Сам я сварщик. С металлом всё могу. Дерева не люблю. У меня двадцать три ножевые раны, – добавил он несколько нелогично. – Привезли сюда зимой. На тракторе. Продукты оставили. Мешок сахара, мешок гречки и мешок гороха. Сказали, через неделю вернутся. Я дни ножиком на двери отмечаю – палочки вырезаю. Сегодня семьдесят первый пошёл. Где они – непонятно. Ружья нету. Весной гуси-лебеди прямо под окнами ходили. Выло б ружьё – можно было б штук сто убить. Но зачем они мне? Там в цеху прошлогодняя солёная рыба лежит. Я её в воду кладу – через день она как свежая. Ты чай-то пей, он без сахара.