Книга Хроники разрушенного берега - Михаил Кречмар

Зато фантазии было в избытке у многочисленных представителей «берегового братства». Практически каждое мелкое каботажное судно, проходившее по траверсу Кираса, считало своим долгом заправиться здесь под завязку, благо наверху возле цистерн стояло три трактора в относительно исправном состоянии. Конечно, кое у кого из «братьев» возникала ненавязчивая идея после заправки закатить трактор к себе на палубу и продать в Городе по сходной цене, но на смену этой мысли приходила другая – что сумма от продажи трактора конечна, а вот заправляться здесь придётся ещё, ещё и ещё раз.

Поднимаясь на сопку (а тропосферная станция располагалась на вершине пологого отрога горы) по серпантинной дороге, Вадим наблюдал, как шаг за шагом из-за склона вырастают гигантские решётчатые, похожие на радары сооружения – антенны.

– Ближняя поднята на пятьдесят метров, дальняя – на семьдесят. В них железа, как в двух Эйфелевых башнях, – просвещал его Соловей. – Только вывезти его отсюда нужен как минимум теплоход, да и разборкой заниматься месяца четыре. В общем, Клондайк, но на хер никому не нужный.

Они вышли под навес из тысяч металлических балок, сплетавшихся над их головами и уходивших в высоту. Конструкции тихонько пели – от солнца, ветра и безнадёжности. Вокруг нескольких казавшихся микроскопическими на фоне антенн строений – одноэтажных бетонных коробок – валялось огромное количество каких-то алюминиевых ящиков, ощетинившихся транзисторами, сопротивлениями, тумблерами и прочими радиодеталями.

– Золото добывали, – хмыкнул Соловей. – И серебро. Его здесь на контактах сотни граммов было. Если не килограммы. Всё раскурочили и бросили. Надо бы сюда как-нибудь тоже катер пригнать – хоть алюминию собрать тонны две… Ладно, вон бочки стоят пустые, заливай из ёмкостей. Я хоть трактор заведу.

Поверх следов от рубчатых подошв ботинок, оставленных многочисленными жадными до солярки моряками, красовались свеженашлёпанные следы когтистых медвежьих лап.

– И что, медведи прямо здесь ходят? Под антеннами?

– А чего бы им здесь не ходить, – поднял брови Соловей и опять плотоядно ухмыльнулся. – Им ведь главное, чтоб людей не было. А эту всю архитектуру они игнорируют. Я часто думал: вот если б власти Город как-нибудь угробили, а это им как барану чихнуть – отопление массово разморозить и население вывезти, то медведи его следующей же весной заселят.

Василич внизу выглядел очень спокойным.

– Первую воду мы уже пропустили, так что двенадцать часов ждать, – он помолчал и добавил: – Лагуна всем хороша, но только в прилив. Вон, посмотри…

Вадим взглянул на то, что буквально полтора часа назад выглядело водным зеркалом, и несказанно удивился.

Вода в лагуне отошла где-то метров на сто-триста с каждого берега, обнажив валунное дно, покрытое белым наждачным налётом приросших к этим валунам раковин морского жёлудя. Но это было ещё не всё.

Посередине лагуны спиной исполинской мокрицы возвышалась длинная и плоская коса – корга. Её уже успели облепить тюлени и чайки. На выходе же, словно зубы у крокодила, торчали разной высоты скалы. Они обсыхали с разной скоростью, и поэтому верхушки их были почти абсолютно белыми, а дальше камень темнел к основанию, что ещё больше усугубляло сходство скал с зубами.

Вадим подумал, что весь Охотский берег и есть такой на время заснувший хищный и смертельно опасный ящер. Опасный вне зависимости от того, с какой стороны и в каком состоянии он находится.

Простреленная труба

Ha зубах-рифах сидели птицы – всё те же жирные чайки и в нескольких местах, будто перевёрнутые ржавые вёдра, огромные белоплечие орланы. В воздухе вертолётиками висели две скопы.

– Я когда-то эти камни все описал – на резиновой лодке и со стометровой верёвкой, – поделился Василич с Вадимом, оперевшись животом на фальшборт. – Молодой был и почему-то не ленивый. Взял лоцию, компас и, засекая по азимуту, поставил все скалы на карту, вместе с той высотой, на которую они поднимаются во время отлива. Вишь, как здесь всё по-разному – вон возле выхода риф почти в любую воду опасен, эти – вполводы, а вот те – в одну четверть только. Зубы дракона, одно слово. Сколько судов здесь на них поразбивалось – слов нет никаких. Вон на том берегу стоит сейнер – сперва днище себе порвал, потом его на берег выкинуло.

Действительно, на противоположном берегу лагуны маячил рыжий ржавый корабельный корпус. Выше него, на холме, как могильные камни, белели четыре двухэтажных дома.

– А это что? – показал Вадим.

– То-то? – Василич открыл оранжевый пластмассовый портсигар, вынул оттуда беломорину и закурил. – То-то сам Сиглан. Посёлок связистов.

– Так это ж здесь, на Кирасе, посёлок связистов?

– Не. На Кирасе была вахта. Причём военная. А здесь штатские люди жили. Человек пятьдесят-семьдесят. Были детский сад, школа-семилетка. Народ там собачился друг с другом – дай боже! Всё время эти полсотни человек были разбиты на восемь-десять группировок. С бабами во главе, естественно. Мужик же, если он один, – ему ничего не надо, он оскотинился – и доволен. А бабе надо и ковёр, и холодильник, и всё чтоб не хуже, чем у соседки. А той – чтоб не хуже, чем у первой. Вот они мужиков и подбивают на всякие пакости… Вообще скажу, что так было почти во всех мелких деревнях здесь, на побережье. Как мне мнится, благообразные мирные деревни, которые в книжках описаны, – всё сплошь выдумки писателей. Которые в таких деревнях отродясь не жили. В таких деревнях люди враждуют с чувством, со вкусом и – на всю жизнь. Даже если помирились вроде, руки пожали, стол самогонки выпили – не факт, что на тебя ничего не затаили и при случае за борт не пихнут.

Василич хихикнул, что с ним случалось нечасто. Обычно он выглядел доброжелательно-сосредоточенным. Всё время, что Вадим за ним наблюдал, Василич что-то считал. Считал направление течения, силу ветра, боковой снос, величину прилива, скорость судна – абсолютную и относительную. Однако несколько часов вынужденного безделья его несколько расслабили.

– В середине семидесятых здесь, на посёлке, базировалась морзверобойная шхуна. Били нерпу, в основном по осени, для зверосовхоза тут недалеко, на Атаргане. Ну осенью – сам понимаешь, какие погоды, – протянул он, хотя было очевидно: Вадим этого не понимал и понимать не мог. – Плохие погоды, в общем-то.

(Василич вместо «плохие» употребил другое слово, но так как его речь на три четверти состояла из таких слов и их производных, то мы и это сможем проигнорировать.)

– Ну вот и в эти плохие погоды весь экипаж шхуны сидел в посёлке. Жрал самогонку, развлекался. А главным развлечением у них было пострелять из промысловых карабинов вон по этой дымовой трубе, – Василич ткнул пальцем в развалины, из которых, действительно, на высоту метров пятнадцати возвышалась железная сварная труба котельной. – Ну труба большая, народ попадает по трубе, радуется. Патронов на тюленебое, как ты понимаешь, больше, чем на войне с немцами, – целыми днями по деревне стоит грохот и звон. Только вот настала глубокая осень, ушли зверобои на юг, к Шантарам, а в посёлке затопили котельную – и вся верхняя треть трубы задымила равномерно, как сито.