Книга Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте» - Эдуард Тополь

Знаешь, сказала я, сначала я тебе расскажу о моей маме. У нее было три мужа. Первый муж – по любви, второй – ей хотелось найти опору в жизни, а третий муж – снова по любви, это был мой папа, она прожила с ним 12 лет. Но жили они ужасно. Я родилась у них через год после свадьбы и все эти 11 лет мечтала, когда они разведутся. Потому что они очень часто ругались, и не просто ругались, а дело доходило до скандалов, после которых все в квартире было разгромлено. Один раз он даже сломал ей руку. И я все это видела и слышала. И еще девочкой я сказала себе, что, если у меня будет ребенок, я никогда в жизни не буду при нем ругаться со своим мужем. Я уж не говорю – драться. Потому что это оставляет очень большой отпечаток на детской психике.

Хотя, если я сейчас даже очень сильно напрягу свои мозги, то не вспомню, из-за чего они ссорились. Правда, отец был старше мамы на двенадцать лет и очень ревнивый. Он ее ревновал буквально ко всему. И не без оснований. Она была молодая и очень привлекательная женщина. В общем, когда они ссорились, я просто не находила себе места, меня трясло, я с ума сходил от страха – Господи, как бы они друг друга не убили! Когда они начинали друг на друга кричать или только поднимать голос, я бежала в туалет, падала на колени и начинала просить: «Боженька, ну, пожалуйста, пусть они не убьют друг друга!» Как сейчас это помню – было так страшно! Слышу: они начинают все больше и больше, уже посуда летит, а я не знаю, как молиться, как креститься, и вообще – ужас, ужас!..

После такой закалки все эти чеченские захваты – страшно, конечно, очень страшно, но – как бы это сказать? – я эти ужасы сто раз в детстве переживала. И я уверена: вот нас в этом зале восемьсот человек, из них, наверное, шестьсот женщин, и если не каждая вторая, то уж каждая третья в жизни и не такие теракты пережила – и битье, и насилие всякое…

Причем после каждой ссоры, когда мои родители мирились и все опять было нормально, в доме все равно оставалось ощущение напряженности. У нас была собака колли, она после их ссор несколько дней даже в комнату не заходила, сидела в коридоре. Я к ней приходила, садилась рядом, она меня так лизнет в щеку – сочувствует. Это был мой единственный друг…

Хотя вообще-то отец меня очень любил. Он неоднократно мне говорил: «Ты мой единственный человечек, я тебя люблю больше всех!» Но эта любовь была очень жестокой, она меня просто душила. Малейшее мое непослушание или какая оплошность – и я уже получала, что я сволочь неблагодарная, что я его не уважаю, что он ко мне всей душой, а я маленькая неблагодарная тварь. Причем он меня никогда не бил, но мог своими глазами просто испепелить. Глаза у него такие ярко-голубые – как в кино у садистов. И он: «Смотри мне в глаза, когда с тобой отец разговаривает!» Я стою и не знаю, куда деться, просто цепенею от ужаса. Даже у этих чеченцев не такие страшные глаза, честное слово.

И когда папа от нас ушел, я вздохнула с облегчением.

Отец ушел к своей матери, моей бабушке. Потому что он приехал из командировки, а она, мама, с любовником. Ну, он ее послал подальше, уехал к своей матери и начал спиваться. Да, стал катиться вниз, в пропасть.

А мать себе именно в этот момент нашла другого алкоголика. Внешне он был просто ужасный – такая алкогольная рожа! – и выглядел как спившийся бомж в депрессивном состоянии. Я бы от одного его вида блевала, а она притащила его домой, стала с ним жить, общаться. Тут уж моему бешенству не было предела! Я просто рвала и метала! Как она может? Это же такой отстой!..

У меня как раз был переходный возраст, и я тогда вообще была ужасным человеком, могла говорить все, что угодно, и делать такие вещи, что не дай Боже!..

Короче, этот бомж переехал к нам. Причем я его увидела не в тот день, когда он пришел, а только пять дней спустя. Потому что я вообще на протяжении пяти дней выходила из своей комнаты только в тот момент, когда не могла с ним пересечься. То есть я слушала: так, он вошел в мамину комнату, теперь я могу сходить на кухню, в туалет или в ванную. Представляете, мы живем в одной квартире и даже не знакомы! И мать не пытается нас познакомить, она мне говорит: как у тебя дела? Я говорю: «Мам, супер, просто супер!» И бегом из квартиры – в школу, к подругам, к бабушке рыдать. Короче, я ее просто ненавидела за этот поступок, а его вообще игнорировала. Полный игнор! То есть нет его, и все!

Но даже при этом я уже не могла себя чувствовать, как дома. Здесь теперь был чужой человек, и я уже не могла ощущать себя, как в крепости.

Потом потихоньку, полегоньку мы пообвыклись, где-то, наверное, год или даже два я с ним хоть и общалась, но все равно ненавидела его просто люто, всем сердцем. И так мы жили. Втроем. Причем жили не то что бедно – мы жили нищенски. Мы ели пельмени и картошку и пили чай. Это я очень хорошо помню, поскольку больше у нас ничего не было, мы жили на мамину зарплату. Мама у меня музыкант, а искусство у нас малооплачиваемое, это всем известно. Нам даже мой брат, мамин сын от первого брака, деньгами помогал, хотя он сам только-только начал работать официантом в каком-то клубе. А они на его деньги покупали себе выпивку и вмеcте пили. Это было еще страшнее – видеть, как этот хмырь спаивает твою мать, как они вмеcте на кухне нажираются, а потом, шатаясь, идут в спальню трахаться. Я лежала за стенкой, делала вид, что сплю, накрывалась подушкой и ревела…

Господи, как же я их ненавидела! Обоих! Мне было так обидно, что у нас в доме живет такое чмо! Я не могла пригласить к себе никого из подруг. Мне было стыдно, что я живу с такими людьми. Я их стеснялась, стыдилась и ненавидела – в общем, это был такой комок всего. Я в школе не могла говорить на темы, касающиеся семьи. Хотя школа – это было единственное место, где я себя нормально чувствовала, снимала этот стресс и выплескивала все, что дома во мне накалялось. Да, в школе я могла оторваться. Я вообще-то веселый человек. Я была первой зажигалкой в классе. То есть я всех смешила, юморила, и в то же время я была злюкой. Не дай Бог мне кто-нибудь скажет что-то не то! Я просто – фь-у-ю!!! – взрывалась! Когда спрашивали, кто придет на родительское собрание – мама или папа, я думала про себя: мама на работе до восьми, а папу вообще звать не надо. Тем более Олега Петровича – кто он мне? Отчим? Нет, он мне не отчим. Он не женат на моей маме. Они просто живут вмеcте. И на родительские собрания ходил мой брат.

Вот так мы и жили. Ужас! Но потом, некоторое время спустя, моя мама очнулась и стала заставлять его искать работу. Оказалось, что у него было до фига всяких связей. И она сказала: иди, восстанавливай свои связи, я не хочу жить в такой нищете. Пусть у тебя сейчас плохая полоса, но у тебя огромный опыт, ты умный мужик, и ты можешь добиться многого.

А мужчины – они все такие. Если ему сказать, что он ничто и никто, то он и будет ничто и никто. А если ему сказать, что он Александр Македонский, то он худо-бедно на Буденного вытянет.

Но у этого Олега Петровича были на тот момент еще какие-то проблемы с бандитами. Я не знаю точно, но помню, что его подставили на какой-то сделке. Там было три партнера: бандит, какая-то шишка и Петрович. И через Петровича они втроем делали эту сделку. Но потом эта шишка испарилась, остался Олег Петрович, и бандиты начали требовать деньги с него. Они его искали везде, даже к нам приезжали. То есть могли вообще всех перестрелять – и меня, и маму, и мы жили в условиях вот такой же точно засады, как этот «Норд-Ост», – каждую минуту могли ворваться бандиты и всех нас поубивать.