Книга Мобилизованная нация. Германия 1939–1945 - Николас Старгардт

С немецкой стороны постоянные боевые вылеты не могли не отразиться на росте потерь и случаев переутомления среди экипажей. В ноябре 1940 г. немецкие неврологи обнаружили первые настоящие свидетельства явлений, подходивших под определение «военные неврозы», которые подозрительно выискивали с начала войны, и рекомендовали летному начальству чаще давать экипажам отпуск для поездок домой, на зимние оздоровительные курорты или в Париж и Брюссель для снятия стресса. Поправкой здоровья в психиатрических случаях занимались в одном отеле на берегу Бретани.

10 мая, ровно через год после начала кампании на западе, пятьсот пять самолетов атаковали Лондон, сбросив семьсот восемнадцать тонн фугасных боеприпасов и повредив здания парламента. Этот эпизод стал последним крупным налетом. К тому моменту боевая численность бомбардировщиков люфтваффе сократилась до 70 % по отношению к маю 1940 г. Когда авиация стала сворачивать бомбежки Британии, СМИ переключились к подводным лодкам и их действиям против атлантических конвоев. Пропагандисты сбавили тон в отношении «английской трусости», лжи, «еврейского» влияния и «плутократии». Не стоило напоминать немецкой публике об уверенных ожиданиях предыдущей осени[256].

27 сентября 1940 г. Паульхайнц Ванцен отмечал своеобразный юбилей – сотую воздушную тревогу, насчитанную им в Мюнстере. Основным следствием авианалетов становилась накопленная усталость. На протяжении всего 1940 г. в городе от бомбежек погибли только восемь человек. Гамбург сообщал о девятнадцати, а Вильгельмсхафен – о четырех. По словам Каролы Райсснер в ноябре 1940 г., бомбежки не смогли остановить работу ни одного завода в Эссене. По всему рейху потери от налетов на конец 1940 г. составляли 975 человек. Между тем ни одна сторона не шла на обнародование своей похоронной статистики[257].

Немцы постепенно привыкали к войне. К концу 1940 г. ущерб от вражеских бомб в Берлине сделался своеобразным туристическим аттракционом – нужно было поскорее сфотографировать разрушения, пока городские службы не привели все в порядок. Лизелотта Пурпер ехала в ночном поезде в Нидерланды и во сне видела себя снова в школе, когда запели сирены. До отбоя она так толком и не проснулась. Карола Райсснер в Эссене тоже перестала вылезать из постели при звуках очередной тревоги перед авианалетом. Когда рождественские праздники в Мюнстере прошли без всяких потрясений, Паульхайнц Ванцен заключил: «В общем и целом люди осознают – война будет долгой, но особенно не беспокоятся и не тревожатся на этот счет. В текущей фазе война почти незаметна»[258].

5

Победители и побежденные

Летом 1940 г., пока вся Германии ликовала, празднуя триумф вермахта на западе, Роберт Шмуль оказался прикованным к месту в унылой Восточной Пруссии. Отправленный в другой конец страны, он скучал по деловой повседневной жизни, своей булочной в Гамбурге и товарищах-сослуживцах по курсу начальной военной подготовки. Фермер, на хуторе которого он проживал, не выказывал дружелюбия и не скрывал того, что не нуждается в Роберте для охраны двадцати пяти работников – французских военнопленных. Пусть Роберту ничего не угрожало, но, если вот так для него пройдет вся война, как же он будет выглядеть потом? Что он станет рассказывать о боях и сражениях, коли не участвовал ни в одном? Он мог по меньшей мере писать жене Миа, но у нее развилась новая привычка – поправлять его грамматические ошибки. По всей вероятности, по причине нехватки образования он быстро открыл для себя неизведанную интимность при написании писем. «Самая дорогая моя мышка, – обращался он к ней несколько недель спустя, – у меня к тебе предложение: отныне мы будем в каждом письме писать об одном из многих милых любовных переживаний, которые мы с тобой разделяли. Думаю, будет здорово, не так ли? Как ты думаешь? Я жду первой любовной истории от тебя. Тогда я отвечу сразу же и тоже напишу об одном из многих любовных переживаний. Ну вот, самая дорогая моя мышка, ты начинай и делай меня счастливым»[259].

Осознавая, что жена, возможно, не хочет начинать первой, в следующем письме Роберт почел за благо взять инициативу на себя. Он припомнил поездку на побережье Северного моря семь лет назад, когда они останавливались в маленькой гостинице. «Мы прильнули друг к другу, полные горячей любви, – продолжал он, – и очень скоро маленький даритель радости стоял перед любимой дверью, но нам следовало вести себя осторожно из-за звуков шагов в коридоре, а мы не хотели привлекать к этому внимания. После того как я погладил язычок маленькой кошечки пару раз своим дарителем радости, кто-то опять прошел по коридору. А тем временем наше возбуждение достигло точки кипения, и я осторожно засунул малыша в киску. Когда мы довольно осторожно покачивались вперед и назад, раз-другой скрипнула кровать, и я опять услышал шаги в коридоре, но не вынимал малыша из киски, и в тот же момент заметил, что моя маленькая мышка содрогается от радости. И в то же самое время маленькая киска запульсировала вокруг меня, удивительное чувство судороги привело меня на вершину возбуждения, и мы оба кончили вместе. Полные счастья из-за этого удивительного чувства, мы, прижавшись, смотрели в сияющие глаза друг друга»[260].

Письмо Роберта достигло цели. Миа наградила его за «много, много счастья» и написала в ответ о поездке на побережье, где «мы наслаждались счастьем любви снова и снова». Хотя она все еще стеснялась и не осмеливалась переходить к подробностям, по мере того, как оба продолжали писать друг другу два или три раза в неделю в течение месяцев вынужденной разлуки, уверенность Миа понемногу возрастала. Она начала перенимать личную терминологию секса от Роберта и преодолела застенчивость, осмелившись довериться бумаге. 1 октября она напоминала ему о тихом послеобеденном времени в воскресенье, когда они перекусили и легли в постель: «И ты очень аккуратно стянул с меня трусики и погладил маленькую сначала пальцами, а потом и свел с ума своим д.[арителем] р.[адости]». Когда их уверенность, а также огорчение выросли, Роберт нарушил очередное табу: «Кое-что, моя самая дорогая мышка, я просто не могу более сдерживать. Я очень скучаю по тебе. Тогда я представляю один из моментов нашей прекрасной любви, и иногда мне удается привести себя в порядок». На сей раз преодоление барьеров для Миа заняло больше времени, и Роберт написал снова несколько недель спустя, ласково соблазняя жену заняться самоудовлетворением. «Не может быть такой уж большой разницы, – уверял он, – если ты нежно погладишь маленький язычок пальчиком, как я делал так часто, и дашь себе освободиться, или это большая разница?»[261]