Книга Пусть простить меня невозможно - Ульяна Соболева

— Я подумаю над этим. Сукин сын… Как ты получил линию? Как?

— Так, как ты бы не смог.

— Трахнул кого-то? — и снова заржал.

* * *

Вышел из дома и силой дернул воротник, чтобы вдохнуть воздух полной грудью. Я блефовал. Не было у меня никакой дальневосточной линии. И мне нужно было, чтоб мне помогли блефовать дальше. Спина нужна. Прикрытие. Я сел в машину и погнал к Графу. Пора ему вливаться в процесс, один я не справлюсь.

— Мне нужна подделка. Настолько четкая, настолько юридически красиво оформленная, чтоб он не подкопался.

Андрей молча курил и смотрел на меня, раздумывая.

— Мы пару раз провернули такую фишку с Ахмедом. Попробуем провернуть и с этим боровом. Но может не прокатить. Когда нужна бумага?

— Думаю, завтра он созреет для разговора. Захочет побыстрее обтяпать дело.

— До завтра документы будут у тебя. Уверен, что он не позвонит самому владельцу, уточнить детали?

— Не уверен, но у меня нет другого выбора.

— Они враги. Не думаю, что будут общаться.

— Хорошо. Жду от тебя курьера с бумагами.

Встал из-за стола, но Андрей удержал меня.

— Оксана была здесь.

— Когда?

Неожиданно. Зачем Оксане приезжать к Воронову. Они едва общались.

— Спрашивала меня о бумагах, и насколько важно их вернуть обратно. Много всего спрашивала.

— Когда это было?

— Не помню точно, до твоей свадьбы с этой… сучкой. Я сказал ей, кому в лапы попали документы, и чем это чревато для всех нас. Она хотела знать. Я не мог промолчать. Ни хрена не могу понять — вы что-то затеяли? Оба? Или по одиночке? Я занят этим мудаком Ахмедом.

— Сказал ей?

Мне сейчас было не до чеченской братвы. Я весь на нервах, натянут, как струна, и у меня отвратительное ощущение, что я ни черта не понимаю, совершенно.

— Да, сказал. А что? Почему ты так разнервничался, или это был секрет?

Я вскочил с кресла.

— Нет. Не секрет. Черт. Твою ж мать.

* * *

Черт. Какого хера происходит? Чего я не знаю? Вернулся к дому Зарецкого. Сидел в машине, ждал пока выйдет Оксана. Если бы она не вышла, я бы ворвался туда и убил гребаного генерала. Но она вышла ближе к полуночи, села в такси. Набрал своего человека.

— Подхвати машину серого цвета, номер ****, на перекрестке между Свердлова и Пушкинской. И веди до победного. Глаз с Оксаны не спускай. Давай. Меня держи в курсе: куда поехала и к кому. Рядом будь постоянно. Адрес мне потом скинешь. И… это, чтоб она тебя не заметила.

Сам к ней домой. Пока ее нет, посмотрю, что я мог упустить. У меня был ключ. Когда покупал квартиру, подло оставил себе один экземпляр. Не мог не оставить. Я привык знать, где она, что с ней, быть частью ее жизни. И эта гребаная привычка осталась внутри меня.

Включил свет, прошел по квартире… ощущая, как меня всего охватывает холодом, сковывает льдом. Такое впечатление, что она здесь не жила. Постель застелена и застелена давно. Она там не спала, а если и спала, то очень давно. На полу около десяти чашек из-под кофе и ее шаль. Она любила в нее укутываться и садиться в кресло. Наклонился и поднял ее, поднес к лицу, втянул запах духов, тела, волос. Бл***дь, как же я скучаю. Как же мне без нее херово.

Ощущение будто без кожи остался, и меня передергивает от самого ничтожного прикосновения воспоминаний к истерзанной плоти.

Сел там же на полу, возле пустых чашек, закурил, облокачиваясь о стену. Что ж ты не спала по ночам, Оксана? Разве ты не получила то, чего хотела? Разве ты не ушла от мужчины, которого больше не любишь? Разве я не отпустил тебя, как ты меня просила? Или страдала по нему? Оплакивала своего мертвеца?

Взгляд упал на стол, и я вздрогнул. Так бывает, когда увиденная картинка не вписывается в восприятие, выбивается из него, вырывается какой-то выпирающей, вульгарной откровенностью. Как выставленное на показ голое тело. А здесь выставленная напоказ душа. Не моя. Ее душа. Фотографии. Несколько… Нет, в них нет ничего удивительного. Это фото наших детей. По отдельности, вместе. С Оксаной, с нами… у меня в кабинете такие же. Я помнил тот день, когда мы отпечатали их и забрали домой. Точнее, то утро. Выходной. Ее мама с детьми уехала в торговый центр. И мы впервые одни дома…

"- Я забираю эту фотку.

— Да сейчас. Я забираю.

Схватил Оксану за руку, пытаясь отнять снимок, но она вывернулась и побежала по дому, заскочила в комнату, потом в другую, и я не могу поймать чертовку, хватаю за свою рубашку, которая болтается на ее голом теле, но она уворачивается и убегает. Ее волосы струятся по спине легким облаком. Мелькают пятки, рубашка прилипает к голым ягодицам, и подпрыгивает грудь.

— Не отдам, не отдам.

Забралась на стол и дразнит меня, крутит фото у меня перед носом, а мне снизу видно все… И крышу сносит мгновенно. Психанул, схватил за ноги, опрокинул на столешницу, когда вошел в ее тело, зажимая руку, выхватил снимок — а там я. Один. В белой рубашке, смотрю в камеру и смеюсь. Она фотографировала, когда я одевался. Волосы все еще взъерошены ее руками.

— Я все равно заберу себе… Буду смотреть на тебя и сходить с ума. Смотреть… на моего мужчину.

— Забирай.

— Как же безумно я люблю тебя, Руслан"

И вот он этот снимок лежит у нее на столе. Измятый, без рамки, потертый по углам, весь в каких-то водяных разводах. И это диссонанс. Это, мать ее, такой диссонанс, что мне кажется, я сейчас взвою.

На кой хер ей мое фото, если она другого любила?.. Зачем ей мое гребаное фото? Зачем?

Подошел к ее шкафам, распахнул дверцы. Пусто. Она даже вещи не выложила. Схватил сумку и вытряхнул ее содержимое. Не знаю, что искал. Наверное, хотя бы одну фотку ее обожаемого любовника. Хотя бы одну. Должна же быть. Те, где она с ним. Те, которые меня отравили. Из-за которых я рвал того ублюдка на куски и рвал бы снова. Грыз зубами, отрывая по куску его плоти. За то, что она к ней прикасалась. За то, что смотрела на него.

Нет. Ни одной. Может, под подушкой? Женщины сентиментальны. Отшвырнул покрывало, подушки и медленно опустился на колени, не веря своим глазам. Да, у нее под подушкой была фотография… Наша. Где мы с ней вдвоем. На мотоцикле. Нас сфоткал какой-то чокнутый фрик на автостраде. Мы тогда ехали куда глаза глядят. Просто гнали мот и орали дурацкие песни. Она раскрывала руки, как крылья, сзади меня, зажимая мои бедра своими коленями, и кричала:

— Мы летим, мы теперь птицы. Свободныеееее птицы, Руслаааааааан.

Подошел обратно к столу и открыл ноутбук. Где-то здесь эти самые проклятые фотографии, где-то здесь у нее на компьютере. Я их нашел сразу. В единственной папке на рабочем столе. Закурил, прежде чем посмотреть хотя бы на одну. Потом листал и снова листал. Скрипел зубами, сдавливал кулаки. Хотел закрыть, но вместо этого фото увеличилось как назло во много раз. Я хотел закрыть и не смог. Взгляд замер на ее руке. Она лежала на плече ублюдка. Точнее, висела. Расслабленная, с полусогнутыми пальцами. Перевел взгляд на вторую руку — также безвольно висит. Нет страсти, нет сжимания, скольжения. Лихорадочно передвинул кадр на лицо. Глаза закрыты.