Книга Ночь эльфов - Жан-Луи Фетжен

В захваченном городе не было ни резни, ни грабежей (с большим трудом удалось заставить варваров смириться с этим), и весть о таком неожиданном великодушии привлекла на сторону Пендрагона даже больше сторонников, чем неумолимая жестокость его врагов. С тех пор его армия больше не встречала сопротивления – по крайней мере, до прибытия к стенам Лота.

В каждом городе или деревне, встречавшихся на пути армии, к ней присоединялось множество людей – из слабости или по искреннему убеждению, из страха или воодушевления. Вскоре ее численность возросла неимоверно – огромное войско растянулось на несколько лье, а позади ехали повозки, нагруженные зерном и пивом, шли целые стада коров, овец и свиней. А еще воры и шлюхи, детии старики, торговцы и лжедруиды, лекари и убийцы, железных дел мастера и портные, целая передвижная кузница, принадлежавшая гному-оружейнику, крестьяне, вооруженные цепами и вилами, безбоязненно вступавшие в перебранки с закованными в броню рыцарями, и даже священники, за которыми следовали и их прихожане – по доброй воле или по принуждению. За время движения этого бесчисленного людского потока происходили рождения и смерти, грабежи и убийства, казни и отмщения – но ничто не могло его остановить.

Утер не отдавал приказов. Он просто ехал вперед, и остальные следовали за ним. Фрейр, возглавлявший варваров, окружил его надежной стражей, способной остановить самых отчаянных головорезов из Гильдии, но это оказалось совершенно ненужной предосторожностью. Чтобы добраться до него, пришлось бы пробиваться сквозь толпу эльфов, людей и гномов, опьяневших от священного пыла, готовых умереть за него. Впрочем, разве Пендрагон нуждался в защите? Ведь все видели, что он может убивать одним только взглядом.

Каждый вечер, собравшись вокруг походных костров, эльфийские барды и странствующие поэты из людей добавляли новую строфу к песни о великих деяниях, что происходили у них на глазах. В предшествующих рассказывалось о ночи Самайна, кострах на берегу озера, ледяном дыхании призраков, великом собрании вождей и унижении Ллэндона, короля, опозорившего свой сан… И битве при Кардуэле – городе, побежденном в несколько часов, несмотря на похвальбы Эскана де Камбенета и горделивые крепостные башни… Грубые крестьяне с заскорузлыми руками и суровые лучники, и копейщики, неповоротливые в своих кожаных доспехах, открыли для себя красоту и изящество эльфов, их песни, необычные серебряные украшения, которые они носили на запястьях… Даже гномы больше не держались особняком – особенно когда речь шла о попойках… И к тому же для большинства всех этих существ, которые с самого рождения не уходили больше чем на несколько лье от своих городов, лесов и гор, все происходящее казалось почти чудом.

Вскоре даже наиболее близкие друзья стали понемногу отдаляться от Пендрагона – вначале из почтения, но потом мало-помалу к нему добавился страх. Утер уже не был прежним. Порой он уединялся на несколько часов с Блодевез (и люди из его свиты свой лад истолковавшие такое поведение, воодушевленные его примером, стали вовсю ухаживать за эльфийскими девушками, которых в войске тоже было немало). Иногда он подолгу беседовал с друидом Гвидионом на непонятном для остальных языке или даже с полудиким Ллоу Ллью Гиффом, которого Мерлин взял под свое покровительство. После взятия Кардуэла он не выказал ни радости, ни гнева, словно бы захват самого большого укрепленного города в Камбрии был ему безразличен. Кажется, один только Мерлин приближался к нему без боязни и один он бодрствовал во время лихорадочного сна рыцаря и был свидетелем его слез, когда сила Ллиэн покидала его, и он становился всего лишь самим собой. Потом друид снова покидал Утера и присоединялся к Фрейру, Брану и Ульфину, и они хохотали над теми байками, которые он рассказывал им о себе.

Однако на следующее утро, когда остальные еще только нехотя просыпались после вчерашних возлияний, Пендрагон был уже в седле и отправлялся дальше по дороге, ведущей в Лот, не дожидаясь своей огромной армии, которая поспешно снималась с места и догоняла его.

И вот, наконец, они приблизились к цели своего долгого похода.

Однако пришлось ждать еще много дней, почти до самого Рождества, пока рыцари Хеллед де Соргалль, следовавшие в арьергарде, присоединятся к основному войску. В тот же вечер, когда они прибыли, упали первые снежинки, и к утру вся огромная равнина была покрыта снегом. Бледно-серое небо сливалось с землей. Вода в крепостном рву замерзла. На фоне всей этой белизны четко выделялся силуэт города с десятками башен, похожего на мрачную гранитную скалу, нависающую над морем.

Эльфы атаковали город следующей ночью, в канун Рождества, как раз в тот момент, когда зазвонили колокола, призывая верующих к мессе. Они быстро заполнили равнину, словно подвижные рои насекомых, и снег полностью заглушил и без того их легкую поступь. Когда стражники на крепостной стене их заметили, они уже со всех сторон окружили город и теперь приставляли к стенам лестницы и забрасывали крючья на веревках на выступающие каменные зубцы. Неподвижно стоя на вершине насыпи возле рва, Пендрагон долгие часы наблюдал за ними, тогда как большая часть его армии еще не знала об этой атаке. Только на рассвете, когда существа с голубоватой кожей опустили подъемный мост и разожгли сигнальные костры у городских ворот, вся остальная армия пришла в движение.

Не было слышно ни криков, ни воплей. Лишь глухой, наводящий ужас гул от топота десятков тысяч ног по заснеженной земле, скрип кожаных доспехов и ржание лошадей. Утер бежал среди этой молчаливой толпы – пешим, наравне с остальными, задыхаясь от тяжести доспехов, с непокрытой головой, держа обеими руками меч, еще не вынутый из ножен, не отрывая глаз от обугленных ворот, в которых армия исчезала, как в разверстой пасти огромного чудовища. Он не видел ничего, кроме них. Ничего не слышал, кроме собственного дыхания и глухих ударов собственных ног о землю, – ни вскриков тех, кто падал вокруг него, сраженный стрелами или камнями, летевшими из бойниц, ни хрипов умирающих, затоптанных бегущей толпой. Повсюду вздымались приставные лестницы, покрытые темными гроздьями нападавших и иногда опрокидывавшиеся в пустоту, что, однако, ни на секунду не останавливало общего движения. Казалось, что эльфы взбираются по стенам, как ящерицы – даже без помощи веревок, – и повсюду со стен падали стражники в красно-белых туниках Горлуа.

В этом общем потоке Утер ворвался в город и в первое мгновение был поражен до глубины души при виде такой знакомой площади и лучами расходившихся от нее улочек верхнего города. Не отдавая приказов, даже не оглядываясь на тех, кто следовал за ним, он бросился к дворцу.

Вдруг, за одним из поворотов, он почувствовал, что руку ему обожгло словно каленым железом. Перед ним стоял один из королевских стражников с искаженным от ненависти лицом, и в руке у него был короткий меч, на котором Утер увидел свою кровь. Их взгляды на мгновение встретились, и при виде оцепенения Утера стражник обернулся к сопровождавшим его солдатам и закричал прерывающимся от возбуждения голосом;

– Я ранил его! Это всего лишь человек! Его можно убить!

Утер бросился на него и, навалившись всем телом, опрокинул на землю. Потом сразу же вскочил и обнажил меч. Противник хотел подняться, но не успел: огромный, как медведь, варвар обрушил на его голову палицу, с такой силой, что проломил шлем и череп разом. В тот же момент они с Утером были окружены десятками разъяренных и одновременно перепуганных людей. Утер взмахнул мечом и рассек основание шеи ближайшего к нему противника, потом плашмя ударил им в лицо другого. После этого орудовать мечом было уже невозможно: началась общая свалка. Противники бились кулаками и ногами, вцеплялись друг другу в горло как одержимые, ослепшие от крови, заливавшей им глаза. Утер почувствовал, как кто-то с воплем вцепился ему в ногу – это был человек с распоротым животом, которого он топтал, даже не замечая этого. И снова чей-то клинок рассек его кожаные латы и вонзился в плоть. На мгновение он почувствовал страх смерти и даже твердую уверенность в том, что так и останется здесь лежать, сраженный ударами этих мужланов, плавающий в собственной крови. Но снова Ллиэн заговорила его устами, сокрушая ряды его врагов, и этот ужасный голос, несущий смерть, порождал в его мозгу столь жестокие видения, что по щекам его струились слезы, когда он прокладывал себе кровавую дорогу, рубя мечом направо и налево, рассекая кости и плоть…