Одной из самых приятных неожиданностей Нового года было Ваше поздравление. Я, конечно, сразу вспомнила древнее Palazzo Ursino и Вашу речь 12-го декабря 64-го года. Благодарю Вас за нее еще раз.
А. Ахматова
М. И. Дикман
Дорогая Мина Исаевна!
Сейчас собрала в четырех местах фрагменты 1-й части моей поэмы, которая называется «Тысяча девятьсот тринадцатый год». По окончательной договоренности с А. А. Сурковым решено напечатать целиком 1-ю часть моей поэмы, которая раньше была напечатана в фрагментах.
(От печатанья II-й части «Решка» и III-й «Эпилог» – я отказываюсь).
При этом прилагаю список.
Анна Ахматова
19 апреля 1965
Комарово
С. И. Четверухину
Спасибо Вам, многоуважаемый Серафим Ильич, за письмо и стихи. Они – выстраданные и искренние. Желаю Вам всего доброго.
Анна Ахматова
18 авг.
1965 Комарово
Поэма без героя
Первая редакция
Поэма без героя 1940–1942 Ленинград – Ташкент
Tout le monde a raison.
La Rochefoucauet [81]
Deus coservat omnia.[82]
Девиз в гербе на воротах дома, в котором я жила, когда писала поэму.
Вместо предисловия
«Ah, distinctly I remember
it was in the black december».
«The Raven» [83]
Она пришла ко мне в ночь с 26-го на 27-е декабря 1940 г., прислав, как вестницу, еще осенью отрывок «Ты в Россию пришла ниоткуда…».
Я не звала ее. Я даже не ждала ее в этот холодный и темный день моей последней ленинградской зимы.
Появлению ее предшествовало несколько мелких и незначительных фактов, которые я не решаюсь назвать событиями.
В ту ночь я написала два куска первой части («1913 год») и «Посвящение». В начале января я, почти не отрываясь, написала «Решку», а в Ташкенте (в два приема) – «Эпилог», ставший третьей частью поэмы, и сделала много вставок в две первые части.
Всю эту поэму я посвящаю памяти ее первых слушателей, погибших в Ленинграде во время осады, чему не противоречат первоначальные посвящения, которые продолжают жить в поэме своей жизнью.
Их голоса я слышу теперь, когда я читаю вслух мою поэму, и этот тайный хор стал для меня навсегда фоном поэмы и ее оправданием.
8 апреля 1943 г.
Ташкент
Часть первая Тысяча девятьсот тринадцатый год
Di rider finirai
Pria dell’aurora.
Don Giovanni [84]
Во мне еще как песня или горе
Последняя зима перед войной.
Белая стая
Посвящение
…А так как мне бумаги не хватило, Я на твоем пишу черновике. И вот чужое слово проступает И, как снежинка на моей руке, Доверчиво и без упрека тает. И темные ресницы Антиноя Вдруг поднялись, и там зеленый дым, И ветерком повеяло родным, – Не море ли? – нет, это только хвоя Могильная, и в накипаньи пен Все ближе, ближе… «Marche funèbre»…
Шопен…
26 декабря 1940 г.
Фонтанный Дом
Вступление
In my hot youth – when George the Third was King…
Don Juan [85]
Из года сорокового, Как с башни, на все гляжу. Как будто прощаюсь снова С тем, с чем давно простилась, Как будто перекрестилась И под темные своды схожу.
1941. Август (воздушная тревога)
Осажденный ЛенинградI
Я зажгла заветные свечи И вдвоем с ко мне не пришедшим Сорок первый встречаю год. Но… Господняя сила с нами! В хрустале утонуло пламя, «И вино, как отрава, жжет».[86]
Это всплески жуткой беседы, Когда все воскресают бреды, А часы все еще не бьют. Нету меры моей тревоге, Я, как тень, стою на пороге. Стерегу последний уют. И я слышу звонок протяжный, И я чувствую холод влажный, Каменею, стыну, горю… И, как будто припомнив что-то, Повернувшись вполоборота, Тихим голосом говорю:
Вы ошиблись: Венеция дожей – Это рядом, но маски в прихожей И плащи, и жезлы, и венцы Вам сегодня придется оставить, Вас я вздумала нынче прославить, Новогодние сорванцы.
Этот Фаустом, тот Дон Жуаном, А какой-то еще с тимпаном Козлоногую приволок. И для них расступились стены, Вдалеке завыли сирены, И, как купол, вспух потолок.
Ясно все: не ко мне, так к кому же! Не для них здесь готовился ужин, И не их собирались простить. Хром последний, кашляет сухо… Я надеюсь, нечистого духа Вы не смели сюда ввести.
Я забыла ваши уроки, Краснобаи и лжепророки, Но меня не забыли вы!
Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет – Страшный праздник мертвой листвы.
