Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Вычурный, старый стол, над ним – зеркало. Исида увидела себя в окружении незнакомцев – словно алый мак среди жухлой, неприметной листвы. Водка мгновенно ударила в лицо, оно вспыхнуло жаром. Ноги ослабели. Прилегла на кушетку.

Странным образом шум голосов сливался в возвышенное звучание. Оно струилось откуда-то сверху и от окна. Теперь Исида поняла, что это мираж. Она больше не спрашивала Нейдера или кого угодно ещё. Просто воспринимала боль прощения Богородицы, гениально воплощённую в «Аве Марии». Верующей она не была…

Словно сквозь пелену, откуда-то из коридора до неё донесся хриплый, незнакомый голос, зовущий её по имени. Уже через мгновение она увидела лёгкого, стремительного юношу. Ворвался, как ветер. Он был в чём-то сером, оттеняющем синеву глаз. Шапка светлых волос сияла на голове, как нимб. Он, как и она, казался в этом месте, в этой квартире, чем-то инородным, неправильным. Мысль эта успела мелькнуть в её голове. А ещё… Патрик! Исида чуть не закричала. Мальчик, как и её сын, был похож на ангела. «Аве Мария» звучала в ней мощно, заполняя каждую клеточку её существа. Дрожа, поняла: музыка исходит от этого мальчика…

Вокруг зашелестели, окружили его. Встретилась с ним глазами. Не отрываясь от неё, он растолкал знакомых, пытающихся поздравить его с чем-то, жмущих его руки.

Иляилич шепнул ей:

– Поэт. У него сегодня день рождения. День ангела.

Ещё он сказал ей его имя. Словно удар хлыстом. Париж. Гранд-опера, странный человек, блестящие очки…

Через мгновение Исида уже ласкала рожь его волос, упавших в её руки. Безотчётно выговаривала, выкрикивала слова, те самые, из Гранд-опера:

– За-ла-тая га-ла-ва… за-ла-тая га-ла-ва…

Что же ей сказать ему? Ах да. У него сегодня день ангела…

– Ангьел…

Поцеловала. Вокруг его чувственных губ витал аромат юности и распутства. Оторвалась с трудом. Вдохновенное, светящееся лицо! Он гений?! Да!!! Иначе он не лежал бы сейчас у её ног…

Поцеловала снова. Грубо и страстно он ответил на её поцелуй. Нетерпеливо, как голодный. Вырвалась.

– Тщёрт!

Больше по-русски она не знала.

Странное чувство было у Сергея. Мучительное, тошное дежавю смешивалось с острой болью исполнившейся мечты и сладостью ласки. Он держал её пальцы крепко, неистово, нежно, будто боялся отпустить. Что ж ему сделать, чтобы эта чудо-птица заморская стала его?! У неё лицо, то самое, что на фотографии в квартире Блока, лишь немного изменившееся, но такое же детски-наивное и восторженное. Глаза! Ах, что за глаза! Брызги вешней, синей воды! Разлив реки и упавшее в неё небо…

Что ж она говорит ему? Лепечет и лепечет всё время. Румяная!

Что она делает?! Гладит его затылок. Страстно, до неприличия. Запускает пальцы ниже, на крепкую, даже широкую шею, вниз, вниз, под ворот… Дрожь охватила его. Во рту пересохло. Как же так, при всех?! На них смотрят? Ещё как! Толик не сводит жгучего взгляда. Глупость, конечно. Никогда он его к бабам не ревновал…

Вырвался от неё, вскочил на стол. Решил: будет читать стихи. Пусть послушает. Знай наших!

Как обычно, ему нужно было погрузиться в свои строки. Бросил руки вдоль тела, на мгновенье опустил глаза. Когда поднял их, они были совсем другими, не такими, как секунду назад. В них не было плотского желания, только что владевшего им, только нежная синь его строк. Читал на одном дыхании, вкладывая в каждый звук томление этой минуты и прошедшую боль. Чтобы сила, запечатанная в стихах, вырвалась на волю, пронизала бы собою воздух и проникла в каждое, самое чёрствое сердце. Посматривал на Исиду. Понимает она? По лицу было видно, что да. Может, даже больше других. Не отрывала от него удивлённых, вспыхнувших глаз. Чуть не рассмеялся – как девчонка! Склонила голову. Ага, так слушают музыку…

После чтения сел уже не у ног её, а рядом. В открытую обнял. От неё пахло чем-то густым и терпким, с горчинкой.

Казалось, пролетел лишь миг. Увы, по небу понял: скоро осеннее утро постучится в окна. Исида была так выразительна в каждом движении, что он будто слышал её. Улыбнулась, едва заметно кивнула головой. Поднялись они одновременно. Вышли рядышком. Её спутник – вот банный лист! – отправился за ней. Кто он?! Любовник?! Сергей окинул его острым, уже ревнивым взглядом. Соглядатай. Переводчик, по совместительству.

Вышли на Садовую. Никого. Скоро рассвет. Дождя уже нет. Сереют облака. Исида улыбнулась куда-то в небо и – ему, сквозь тьму. Он и не думал выпускать пальцы заморской царевны. Холодок уже забрался под его серое пальтишко. Ах, водочка, хорошо, что она в нём!

Вдруг цокот и знакомое понукание. Чудо, что мимо плелась пролётка! Остановили. Исида уселась важно, как когда-то – в белоснежный экипаж из цветов, запряжённый цугом. Сергей примостился рядом. «Иляилич!» – сокрушенно взмахнула руками Исида. Места ему не нашлось. Тогда она похлопала ладошками по своим коленкам: мол, садись! Сергей насупился и постучал по своим коленкам. Нейдер, ругаясь про себя, молча, устроился на облучке рядом с кучером.

Тащилась кляча медленно, сонно. Нейдер не оборачивался: затылком чувствовал, что они целуются…

Сергей не знал, сколько они ехали. Бесконечный поцелуй кружил и кружил, кружил и кружил. Он будто падал в небо в огромной, раскручивающейся спирали. Сергей не замечал ничего вокруг, кроме нежных рук Исиды, её глаз и губ. Яркий свет ещё не разоблачил её преждевременных морщин. Он видел лишь её свечение, то, что заставляло миллионы сердец трепетать на концертах. Свет её был мягкий, обволакивающий, будто розовый. Как и его? Он ведь тоже светится, он знает это. Или это её красное платье в рассветной полутьме? Непрерывное вращенье. Вдруг услышал голос Нейдера, расталкивающего уснувшего возницу: «Да проснись ты! Третий раз вокруг церкви везёшь! Венчаешь ты их, что ли!»

Сергей рассмеялся звонко, как в детстве. Вспомнились потешные, ненастоящие свадьбы, что устраивал его дед во хмелю. Эх, деревенская гульба! Повенчал! Хлопал себя по коленкам в восторге, смотрел на Исиду радостно.

«Мальчишка!» – думала она, непонимающе улыбаясь. Иляилич разъяснил. Смеялись все трое. Церковь-корабль, застрявшая на мели узких переулочков, осталась позади. Выехали на Пречистенку.

Едва соскочив с пролётки, Исида, будто извиняясь, сказала Нейдеру:

– Иляилич… Ча-а-й?!

Двое суток он был с нею, двое суток! Истомлённый покой в теле всё ещё заставлял её парить где-то невысоко, рядом с полом, но – парить. Исида не чувствовала своего тела. Так хорошо ей не было никогда. Вспоминались первые мгновения после купания, когда бросаешься, невесомая, уставшая, в бархатный, тёплый песок. С чем его сравнить, этого чудесного мальчика-гения? С морем? С бесконечной волной? Такой изменчивой, коварной, влекущей и освежающей. Он ушёл. Мучась, ходила из комнаты в комнату. С первого этажа на второй, из залы к их кровати, из спальни в кухню. Смотреть по окнам. Нет его! Она без конца твердила его имя. Русское, странное, тонкое и звонкое, как ручей. Заклинала-повторяла-звала. Она колдовала его имя – всей силой неуёмного желания. Вкладывала в незнакомые, но уже родные звуки весь жар вдруг вспыхнувшей любви.