Книга Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская

– Ты думаешь, что знаешь причину, – вернулся к разговору Юрий, – ошибаешься. Я добился согласия. Она меня любит.

Анна так резко остановилась, что шедший чуть сзади Юрий едва не сбил её с ног. Сохраняя равновесие, Анна ухватилась за брата, потом обняла, расцеловала:

– И почему сразу не сказал? Целый час петлял вокруг да около. Я, дура, не догадалась, что к своему подойти не можешь, взревновала даже. – Анна засмеялась и, отступив, посмотрела на брата со стороны, будто посторонняя. Статный, высокий, белокурый. Светлая небольшая борода оттеняет смуглость щёк, редкие у светло-русых – карие глаза, густые чёрные брови. «А ведь он красив, – заключила она радостно, – к тому же умён, добр и храбр. Как отказать такому!»

– Что значит после этого «не женюсь»? Бедная я головушка – не видать мне ожерелья, – веселилась она.

– Я не имею права жениться, – сказал Юрий очень тихо, – и узнал об этом после того, как получил согласие. – Он замолчал, точно раздумывая, посвящать ли Анну в своё горе дальше.

– Но почему, почему же? – она хотела теперь знать всё.

– Жить мне осталось меньше года.

– Ты болен? – вскрикнула Анна и, припав к брату, заглянула ему в глаза. Он смотрел на неё печально и виновато.

– Зря я тебе сказал. Прости – смалодушничал. Тяжело это пророчество при себе носить. Мне недавно предсказали близкую смерть. Я теперь, как тяжелобольной, душой, конечно, не телом. Кабы эта немочь не помешала мне в бою. – Он улыбнулся.

– Не верь, – торопливо заговорила Анна, – это тебе нарочно нагадала какая-то вражина, чтобы смутить покой. Костёр её ждёт, ведьму проклятую.

– Гадал Иванов астролог по звездам, он же и по руке потом сверял, вышло одно – не доживу до 32 лет. Может, оно и к лучшему…

– К лучшему? Как у тебя язык поворачивается такое говорить? А как же я? Ведь у меня ближе тебя некого нет! – И не дожидаясь объяснений, Анна вдруг побежала по переходу.

– Не верь чернокнижникам! – кричала она на бегу, не заботясь о том, что крик её разносится по терему и уже всполошил стражу и случившихся рядом слуг. – Пусть Еввула в бусинку посмотрит.

Еввулы в каморке не было, и в Милославском её не нашли. Когда и куда она исчезла, не знал никто.

– Какое бессердечие – оставить нас теперь, когда мы, когда ты нуждаешься в её помощи! – возмущалась Анна в покоях князя.

– Она нам ничего не должна, – сказал Василий. – Это мы ей по гроб обязаны. Меня же она сможет лечить и на расстоянии, так что успокойся.

Успокоиться после признания Юрия Анна не могла, но Василию о нём ничего не сказала, хотя Юрий и не брал с неё слова молчать. Юрий тоже делиться своими тревогами с зятем не стал, посидел у него немного и прошёл в соседнюю горницу к племяннику. Через открытую дверь Анна, сидевшая на низенькой скамеечке у постели мужа, видела, с каким удовольствием Юрий начал играть с малышом. Тот сразу залился счастливым смехом. Родители играли с ним редко. Василий считал, что воспитывать сына надо в строгости, и всё порывался сдать его на попечение дядьки, хотя сыну не было ещё четырех лет.

Анна не играла потому, что боялась утратить солидность. Юрию опасение супругов были не ведомы, и он от души забавлялся: став на четвереньки, катал племянника на спине, ржал, лаял, трубил в игрушечную трубу

«Неужели ему не суждено иметь детей?» – подумала Анна и не смогла сдержать слёз. Чтобы скрыть их от Василия, она уткнулась лицом в край его постели. Ей очень хотелось спать, но до часа, когда в тереме все отходили ко сну, было ещё далеко. Ночами она не высыпалась, приглядывая то за мужем, то за сыном, тревожно прислуживаясь к ночной тишине за стенами чужого терема. Ей казалось, он стоит на краю света – дальше полная опасностей неизвестность.

Глаза закрылись сами, хотя она и противилась…

И сразу перед её внутренним взором возникли какие-то покои, видимо, в княжеском тереме. Они были очень просторными, с тремя стрельчатыми окнами, забранными не слюдой, а настоящими прозрачными стёклами, с высоким сводчатым потолком (значит, над ними были ещё и другие), с большой двухстворчатой дубовой дверью. Такие покои могли принадлежать богатому владельцу – князю, епископу. Она только мечтала о подобных. Но обставлены они были очень бедно и странно. Вместо ковров на полу какое-то подобие кожи, потёртой и порванной; плохо выбеленные, без следов росписей стены. Побелка как на Милославских глинобитных теремках, перенёсших осенние дожди. Ни одной иконы! Вдоль стен – разновеликие обшарпанные поставцы, некогда дорогие – в дверцах стекло. За ним виднеются сваленные без разбору кипы книг или летописей в бедных переплётах. Перед окнами два простых стола, сдвинутых вместе. Столы чудные: на маленькие поставцы положены столешницы. Столешницы завалены какими-то мелкими вещами, назначение которых Анна смогла лишь угадать, прежде нигде их не видела. Какие-то круглые металлические, с неровными острыми краями не то чаши, не то маленькие короба, наполненные разной мелочью и сором. В одной чаше – будто маленькие гвозди, в другой – пепел, обгорелые с одной стороны, деревянные короткие и тонкие спицы (что на них вяжут?). Рядом с чашами что-то похожее на плинфу[35], ломоть хлеба и нож. А поблизости – дорогая норковая шапка. Что шапка – точно: такие носили очень зажиточные женщины в Москве и Переяславле, и у неё была похожая.

И увидев весь этот несуразный беспорядок (на столе, помимо перечисленного, громоздились ещё какие-то летописи), Анна едва не засмеялась, но смогла удержаться. Знала: засмеётся – и видение исчезнет. Видения перед сном у неё случались нередко, обычно когда уставала. Она тогда ещё не спала, слышала все ночные звуки, сознавала, где находится, и в то же время видела то, что в жизни видеть никак не могла. Как-то померещилась ей улица неведомого города. Каменные, островерхие, высокие дома, впритык один к другому, мощённая булыжником мостовая. Люди на ней в незнакомых одеждах, мужчины, даже старые (о чудо!) без бород. По улице, ловко минуя прохожих, мальчишка катил обруч. Наперерез мальчишке кинулась женщина в необъятной коричневой юбке, коротенькой душегрейке, в огромном, белом, крылатом повойнике. Поймала мальчишку, принялась отчитывать. Анна не слыхала слов, но поняла, что чужестранка ругает сына за то, что снял обруч с хорошей бочки. Догадалась и захохотала. Услышала свой хохот, а видение исчезло.

Видела она и отдельных незнакомых людей, но никогда не слышала их – уши воспринимали звуки реальной жизни. Каждый раз, как появлялись видения, Анне представлялось, что она заглядывает в ненароком приоткрытую дверь. Теперь же ей казалось – дверь в иной мир открыта для неё.

Внимательно всё разглядев на столах и не обнаружив для себя ничего любопытного, Анна стала ждать, что будет дальше. Поняла – не для созерцания чужого неряшества она допущена. Тотчас же на один из столов откуда-то сбоку плюхнулся свиток какой-то ткани. Женская рука (сама женщина оказалась вне поля зрения) поспешно сдвинула хлам со столов к подоконнику и развернула свиток.