Книга Великие Моголы. Потомки Чингисхана и Тамерлана - Бембер Гаскойн

Здания Шах Джахана в Лахоре изменили внешний облик или были снесены, но наиболее важные сооружения отлично сохранились в Дели; в Агре можно увидеть весь комплекс, и он дает прекрасную возможность восстановить обычный порядок повседневной жизни Великого Могола. По мере роста пышности империи и примечательного перехода от жизни преимущественно в военном лагере к почти постоянному существованию в резиденции одного из трех главных городов, менялся распорядок дня Шах Джахана: по сравнению с Акбаром и Джахангиром у него было гораздо больше четко определенных публичных обязанностей.

Шах Джахан просыпался примерно за час до рассвета в своих мраморных апартаментах в восточной стороне форта Агры и смотрел туда, где на противоположном берегу извилистой Джамны, на расстоянии мили, за песчаными отмелями, был виден Тадж Махал. После омовения он проходил по белым террасам мимо павильонов с позолоченными крышами – в них обитали женщины его гарема, а далее мимо восьмиугольной башни Саман Бурдж, в которой располагались личные покои императрицы; повернув налево, император поднимался по узкой лесенке к Мина Масджид, вероятно, самой маленькой мечети в мире, площадью всего в несколько квадратных ярдов, но выстроенной из чистейшего белого мрамора. Здесь Шах Джахан в одиночестве творил утреннюю молитву и перебирал четки до восхода солнца, после чего ему надо было сделать всего несколько шагов до наружной стены дворца, чтобы явить себя народу в проеме джхарока-и-дарсхан. Собравшиеся глазели на него, а сам император тем временем любовался либо вновь пойманными слонами, которых проводили по свободному пространству между фортом и рекой, либо слоновьими боями на той же площадке, ограда вокруг которой была возведена уже при Ауранг-зебе, но сейчас от нее сохранились лишь фрагменты. Отсюда Шах Джахан возвращался обратно, вновь проходя мимо мечети, и приступал к первому значительному делу нового дня в диваны ам, или зале публичных приемов.

Все государственные чиновники и все те, у которых было какое-то дело, стояли в соответствии со своим рангом, в строгом порядке между опорными колоннами дивани ам и ждали, без сомнения, уже более или менее долгое время, когда незадолго до восьми часов император под аккомпанемент невидимых барабанов и труб появится на троне в алькове в заднем конце зала. Переводя в 1648 году столицу в Дели, Шах Джахан приказал отправить туда и установить в точно таком же алькове свой любимый, так называемый павлиний трон. Резные каменные решетки в стене на другой стороне зала означали, что за ними, никому не видимые, скрываются женщины и наблюдают за событиями. К трону из зала вела лестница, но лишь одному или двум самым важным чиновникам дозволялось по ней подниматься во время приема; когда в 1654 году в Дели убийца попытался взбежать по ней, он был сражен охраной, едва вступив на первую ступеньку.

На этой публичной аудиенции заключались соглашения, вручались отчеты различных департаментов, передавались депеши от управителей провинций, и на них тотчас отвечали, сюда приводили лошадей и слонов для осмотра. Бюллетени, уцелевшие со времени последующего правления, показывают, что во время таких приемов считались достойными сообщения и записи самых мелких и интимных подробностей жизни императора или его наиболее влиятельных приближенных: сведения о сделанных кровопусканиях, принятых слабительных, увиденных снах. По средам вершили дела правосудия (при Джахангире таким днем был вторник, при Акбаре – четверг). По отношению к тем, кто совершил серьезное преступление, приговоры приводились в исполнение быстро, однако истцов, взывающих о справедливости или ждущих возмещения потерь, казалось, всегда было меньше, чем рассчитывал Шах Джахан. Его чиновники объясняли такое положение тем, что по всей империи действует прекрасная судебно-правовая система, при которой каждый подданный может потребовать справедливости в любом из четырех типов существующих судов. На местах сохранялось древнее индийское кастовое право и деревенские выборные советы из пяти человек – панчаяты, а на следующем уровне существовали три самостоятельных суда: один по делам, связанным с финансами и доходами, в провинциях руководимый диваном или министром финансов этой провинции, а в центре – главным диваном, второй суд занимался вопросами религиозными, возглавляемый, соответственно, кази этой провинции и главным кази, третий суд, общий, находился под началом правителя провинции, а в центре – в ведении самого императора. Практически было чрезвычайно трудно определить, к компетенции какого именно суда относится каждое дело, поскольку все мусульманское законодательство, как по мирским, так и по религиозным вопросам, основывалось на извлечениях из Корана или из давным-давно разработанных комментариев к Корану, в чем кази и улемы были общепризнанными экспертами. Объяснение, данное чиновниками императору по поводу малого количества истцов, являющихся к нему, основывалось на том, что любой человек, не удовлетворенный решением местного малого суда, мог передать дело в диван, или в присутствие кази, или правителю области, а если и это его не удовлетворяло, то обратиться в главный диван или к кази столицы. Однако «при подобной тщательности и упорядоченности разбора дел, какие из них, за исключением тех, что касались крови или веры, могли бы стать предметом разбирательства Его Величеством?». Более убедительно выглядит иная причина: большинство истцов, которые могли бы получить удовлетворение в результате непосредственной беседы с императором, подавали жалобы на чиновников, а потому чиновничество и не допускало их к трону. К тому же императорский двор был местом опасным, и немногие осмеливались рисковать. Хоукинс дал описание сборища официальных лиц у трона Джахангира: «Прямо перед королем стоял один из его шерифов в сообществе главного палача и сорока его помощников в особых, отличных от всех прочих войлочных шапках и с топорами на плечах; были тут и другие, с кнутами всех видов, готовые пустить их в ход по приказу короля». Если император велел кого-то наказать, приговор обычно приводили в действие прямо на месте.

Проведя примерно два часа в дивани ам, Шах Джахан возвращался в свои личные покои и встречался со своими старшими советниками в дивани хае – зале личных приемов в южной части открытой террасы, выходящей в сторону реки. Здесь, в отличие от чисто формальных заявлений в дивани ам, государственные дела обсуждались подробно, и нередко в спорах; здесь присутствовали иностранные послы и выслушивали все подробности; если кому-то из влиятельных чиновников требовалось защитить себя от обвинений, он делал это именно здесь. Это был законодательный и исполнительный центр империи, и, соответственно, здания дивани хае в Агре и Дели были при Шах Джахане самыми изысканными внешне. Их мраморные колонны украшали резные или инкрустированные полудрагоценными камнями цветочные орнаменты. В дивани хае представлялись на просмотр и оценку императору недавно завершенные произведения искусства – рисованные или вышитые картины, а также планы новых или предлагаемых зданий. Продолжался ежедневный бесконечный парад животных, но на более утонченном уровне – только такие элегантные создания, как гепарды или соколы, удостаивались появления перед столь избранным обществом.

Если гусл-хана считалась при Акбаре и Джахангире вполне приемлемым местом для тайных встреч, то Шах Джахан удалялся для этой цели из своего великолепного дивани хае в один из уединенных покоев башни Шах Бурдж, где он принимал только царевичей и нескольких старших военачальников, каждый из которых обязан был удалиться, как только по его делу принималось решение. Это самое секретное государственное совещание заканчивалось, когда время уже переваливало за полдень, и Шах Джахан отправлялся в свои личные покои в гареме, где совершал трапезу, сидя скрестив ноги на богатых коврах («все их показное великолепие находится на полу», – заметил Терри в своем описании обстановки дома у Моголов). Чтобы уберечь ковры, на них выкладывали большие кожаные подстилки и накрывали их миткалевыми скатертями, на которых расставляли бесчисленное количество разнообразных яств на золотой и серебряной посуде. Даже Терри, обедая у одного знатного человека, обнаружил перед собой пятьдесят различных блюд, предназначенных лично ему на выбор, и счел нужным отведать каждое.