Книга Триста спартанцев - Наталья Харламова

День был ясный. Они шли всё дальше на север. Узкая дорога свернула в направлении Беотии. Вокруг возвышались лесистые склоны горной гряды, поросшие сосняком, дикой оливой и орешником. Кое-где попадались одиноко стоящие дубы. Стайки птиц, потревоженные их появлением, время от времени взвивались к небу.

Им предстояло пересечь перевалы Киферона и оказаться на земле малогостеприимной — среди тех, кто не верил в победу эллинов и предпочитал покориться персам, спасая жизнь ценою свободы. Тропа круто поднималась вверх и шла в обход высокой скалы. Леонид взглянул на зеленеющую равнину Аттики, по которой тонкими струйками расходились дороги, ведущие к Елевсину, на Истм, в Афины и Сунион. Внезапно он различил на дороге, идущей от Афин, движущуюся точку. Всмотревшись, он разглядел ехавшего на ослике мужчину плотного телосложения, который размахивал руками, подавая им какой-то знак.

«Наверно, Фемистокл посылает вестника, — решил Леонид, — только посланец его явно толстоват и староват для вестника. И почему он едет на осле? Вестников, передвигающихся на ослах, мне ещё не доводилось видеть. Что же, надо подождать его».

Леонид отдал распоряжение устроить привал после крутого спуска за перевалом, а сам, повернув коня, поехал навстречу всаднику.

— Зачем ты сюда приехал, Симонид? — сказал Леонид, узнав в путнике знаменитого поэта. — На этот раз мы идём умирать, а не на прогулку. Счастливому избраннику муз — не место на поле брани. Отправляйся назад, мой дорогой друг.

— Сколько бы ты ни гнал меня, Леонид, я не поеду. Я здесь, потому что мой долг поэта зовёт меня присутствовать там, где сегодня решается судьба всей Эллады. Я уже стар, Леонид, я прожил большую жизнь и хочу встретить смерть, достойную доблестного мужа. Я пойду с вами и останусь с вами до конца. Я хочу разделить твою судьбу, царь Спарты. Не пытайся присвоить доблесть себе одному, оставь что-нибудь и другим.

Не торопясь, возвращались они в лагерь. Леонид пригласил поэта в свою палатку. Туда же пришёл акарнанец Мегистий.

Между ними завязалась беседа. Спартанский царь с нескрываемым любопытством смотрел на поэта. Вещий старец вызывал в нём чувство глубокого благоговения. Ему хотелось узнать его как можно лучше и почерпнуть хоть немного из этого неиссякаемого источника мудрости и остроумия.

— Симонид, — обратился к поэту спартанский царь, — о тебе рассказывают разное. Некоторые считают тебя хитрецом, который умеет поладить с любым. Ты был другом афинских тиранов — Гиппия и Гиппарха, фессалийских Скопадов, в то же время в нынешних Афинах ты в наилучших отношениях с демократом Фемистоклом. Как тебе это удаётся?

— Завистники ставят мне в вину мои достоинства. Это обычное дело. Уметь ладить с людьми — знак мудрости. Тираны ничем не хуже демократов. У всех у них одинаково развиты честолюбие и жажда власти. Просто они поставлены в разные условия. При других обстоятельствах Фемистокл мог бы оказаться тираном ничуть не лучше Гиппия. В то же время те же тираны сегодня могли бы оказаться последовательными демократами. Любой политик — человек, больной властью, а как он её добивается — дело случая. Что касается меня, то лучшей и самой почтенной формой правления я считаю законную монархию, как у вас в Спарте, например. Тирания — менее удачный вариант, но тоже вполне подходящий, если тиран не переходит границ дозволенного и должной меры, действуя для благополучия большинства. Тираны, с которыми мне приходилось общаться, были здравомыслящими людьми, достойными уважения, чего я не могу сказать о тех, кто зовёт себя демократами. Взять хоть этого деревенщину Фемистокла.

— Фемистокла? — удивился Леонид. — О вашей дружбе ходят легенды.

— Да, я стараюсь ладить и с ним, как и с другими политиками, но признаюсь, что ни один тиран не вызвал у меня такого неприятия, как этот рыжий самонадеянный демагог-демократ. Он знает, за кого я его почитаю, но ему всё равно. Я ему нужен. Леонид, мои отношения с Фемистоклом далеко не такие безоблачные, как это может показаться. Он, как мне кажется, не выносит меня и, кстати, ревнует к тебе. Я думаю, что он никогда не простит мне, что я отправился вместе с тобой в Фермопилы.

— О тебе говорят ещё, что ты продаёшь свой талант.

— Как это — продаю? — удивился Симонид.

— Ну, что ты сочиняешь стихи за деньги.

— А, это… гм. А на что бы я тогда жил? — усмехнулся Симонид. — В древности наши поэты были аристократами, им не было нужды искать себе заработок. Я бы тоже предпочёл творить свободно, повинуясь только зову Аполлона, пренебрегая посулами Гермеса. Но, увы, мой дар — единственное моё достояние. Не вижу ничего дурного в том, чтобы составить на заказ надгробные эпиграммы в память почивших достойных граждан. Позорно делать это бездарно. А если стихи написаны талантливо, кто может меня упрекнуть?

— Твои эпиграммы знамениты во всём греческом мире, они способны заставить плакать даже камни. Кто может сравниться с тобой? Прости, что я всё это высказал тебе.

— Ничего, я привык, если человек талантлив, зависть и клевета преследуют его всю жизнь. Но наветы клеветников рассеиваются в прах, остаются только творенья, они будут свидетельствовать обо мне. Фемистокл понимает это, вот почему он пытается использовать меня. Он надеется, что я принесу ему бессмертие. Но я не стану его воспевать, даже если он осыплет меня золотом. Лучше я отправлюсь в Сицилию к тиранам Гелону и Гиерону. Последний давно уже меня зовёт и сулит золотые горы. Я могу составлять за деньги эпиграммы для достойных граждан, но никто меня не заставит прославлять того, кто мне не нравится. Если честно, у меня это просто не получается. Поэт должен любить или, по крайней мере, уважать своего героя.

— И ты, в самом деле, поедешь на Сицилию? — удивился Мегистий.

— Почему нет? Только сегодня нам всем ближе Аид, чем Сицилия. Я не уверен, что нам удастся выбраться живыми из этой переделки.

— И ты всё-таки решил отправиться с нами?!

— Я же хитрец, Леонид, как ты слышал, — весело усмехнулся поэт, — может быть, я хочу красиво умереть. Почём ты знаешь? Это всего лишь расчёт старого хитроумного Симонида, как скажут мои завистники. Опять, мол, этот старый пройдоха всех перехитрил и попал в число бессмертных.

— Ты и так останешься в веках. Ты уже прославлен. Я знаю, ты пошёл с нами не ради славы, а потому что в твоей душе бьётся сердце истинного свободолюбивого грека.

Ещё несколько дней, и они достигли конечного пункта своего пути. Дорогу им преградила громада Каллидрома — восточного отрога Эты. Перед ними были Фермопилы.

Леонид внимательно осмотрел узкий проход, который был единственной дорогой из Фессалии в Локриду и вообще в Среднюю Грецию. Проход был не везде одинаковой ширины: при истоках реки Асоп, около горы Анфелы, долина расширялась. Здесь находился храм Деметры. У реки Фойника дорога становилась настолько узкой, что по ней не могли разъехаться две повозки. В среднем ширина прохода составляла шестьдесят шагов. У Фермопил было самое узкое место.

Прежде всего он осмотрел древнюю стену, которую несколько веков назад возвели фокейцы, обороняясь от фессалийцев. Стена имела многочисленные проломы и требовала обновления. Немедленно приступили к починке. Леонид с помощью местных жителей разыскал старинные каменоломни, наладили быструю обработку и доставку камня.