Книга Гортензия в маленьком черном платье - Катрин Панколь

Они познакомились в Нью-Йорке в международной коллегии адвокатов, где оба работали. Поводом к знакомству послужила электрическая лампочка. Это было на Рождество, во время празднования. Одна лампочка в гирлянде беспрестанно мигала. Филипп остановился, взял со стола салфетку, выкрутил лампочку. Протер от пыли, проверил контакт и как следует прикрутил на место, после чего лампочка горела уже нормально. Такео в этот момент наблюдал за ним, а потом подошел и спросил: «Вы ведь не американец, я угадал?» Филипп улыбнулся. Так они подружились.

Такео был на десять лет старше и уже вполне походил на старого мудреца. В Нью-Йорке они приобрели привычку прогуливаться вокруг водохранилища в воскресенье утром, обмениваясь мудрыми мыслями или болтая о пустяках. Иногда Такео спрашивал, подходят ли брюки цвета фуксии к фиолетовому свитеру, иногда погружался в длинные рассуждения об индивидуализме и капитализме. Можно ли быть благородным, приумножая большое состояние, или необходимо обязательно его растранжирить?

В ресторане Филипп обращался только к Роберте, старался рассмешить ее, уязвить, рассказывал ужасные истории про Японию, про знаменитое харакири, про землетрясения, сгоняющие с места гигантских пауков и неповоротливых длинноногих динозавров. Она, затаив дыхание, слушала, спрашивала: «Неужели это правда?» – «Правдивее быть не может!» – отвечал он ей с видом знатока, притворяясь, что обижен ее недоверием. Он придумывал все новые истории, она слушала его с детским любопытным страхом в глазах. Он чувствовал себя людоедом, завлекшим в плен девочку, и наслаждался своим могуществом. В конце ужина она очаровательно улыбнулась, обнаружив на щеках две ямочки, и сказала тихо и ласково: «Я не поверила ни одному вашему слову, но я так обожаю страшные сказки, люблю бояться! Я уже давно не позволяла себе дрожать при мысли о драконах, последний раз, наверное, когда еще под стол пешком ходила!»

Она встала, пожелала доброй ночи. Попрощалась без всякого кокетства.

Он был слегка задет и почти очарован.

На обратной дороге к отелю, расположенному в квартале Кагуразака, в двух шагах от дома, Такео спросил его:

– А почему эта, а не другая?

Он ответил:

– Потому что я скучаю по Жозефине.

– Ты скучаешь по ней, потому что она не отвечает, или просто скучаешь?

– И то и то, дружище! – ответил Филипп, засмеявшись. – Я заметил в Роберте что-то от Жозефины, такую скрытую красоту, в которой есть какая-то тайна, и хочется быть единственным, кто ее разгадает. Я провел восхитительный вечер с этой женщиной, мне хотелось рассмешить ее, заинтриговать, удивить, я чувствовал себя великим Маниту, и однако же она оставила за собой последнее слово и причем сделала это так очаровательно! Обожаю, когда меня удивляют. Вот Жозефина меня постоянно удивляет.

– Да, ты прав, она очень интересная женщина.

– Она такая хрупкая, я боюсь задеть ее, но на самом деле она очень стойкая и ее так просто не сломаешь. Она тверда как сталь! Она считает себя неуклюжей, лишенной грации, а иногда действует как опытная куртизанка. Никогда не знаешь, как с ней себя держать! Она ведет себя то как десятилетняя девочка, то как двадцатилетняя девушка, то как сорокалетняя женщина. Иногда она вся в терзаниях и сомнениях, а иногда идет напролом. Ох, я и правда соскучился. Почему она не берет трубку?

– Потому что она поняла, что ты уехал в Токио, чтобы больше ничего не слышать о женщинах и их проблемах, чтобы отвлечься от повседневности. Она позволила тебе сделать это и одновременно поддерживает в тебе чувства. Потому и не звонит. Очень мудрая тактика. Она очень умна.

– В этом моя трагедия, дружище, – рассмеялся Филипп. – Я живу в окружении умных женщин. И необыкновенных к тому же.

– Здесь женщинам не особо дают развернуться. Они сидят дома. Мужчины везде шляются, пьют и иногда даже не приходят домой ночевать!

– Надо тебе посмотреть наш приют. Мы устроили там отличное местечко.

– По сути, – сказал Такео, – ты начинаешь третью жизнь. Сначала ты был блестящим адвокатом, потом просвещенным коллекционером, а теперь ты благодетель человечества.

– Мне как-то опротивела жизнь праздного богатея.

– Ты никогда не был праздным богатеем, Филипп!

– Был. Когда был женат на Ирис.

– Она тебя подавляла.

– Она тебе не слишком-то нравилась, верно?

Такео познакомился с Ирис, когда она была студенткой в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Он с огорчением наблюдал, как его друг сложил свою жизнь к ногам красотки, которую Такео ни в грош не ставил и считал пустышкой. Он ничего не сказал. Вернулся в Токио, женился на Хироми, которую встретил в книжном магазине. Потом он несколько раз видел Ирис в Париже. Она не обращала на него внимания, считала его слишком маленьким, слишком круглым, слишком приземистым, слишком толстым.

– Но ведь в Японии быть толстым почетно, это признак хорошего здоровья! – объяснял ей Филипп. – Это доказывает, что человек обладает высоким социальным статусом, положением в обществе. Он – интеллектуал, люди здороваются с ним на улице. Его галерея широко известна.

– А ты заметил, что у него на носу постоянно капельки пота?

– Ну ты преувеличиваешь!

– Нет. Когда он слишком много съел или выпил, у него вокруг глаз возникают красные круги, краснеет нос и потеют ноздри!

Такео так и не завоевал расположение Ирис. Филипп в конце концов перестал приглашать его домой. Зато приобрел привычку навещать его в Токио. Приезжал на праздник цветения сакуры. Целыми днями беседовал со своим другом, бродил по улицам, ел суп мисо и суши, рисовую вермишель и роллы, жареную рыбу и овощи, морепродукты и водоросли. Такео продолжал работать, но старался при этом много времени уделять своему другу. Он работал на ходу, разговаривал по телефону с другими владельцами галерей, заходил в мастерские художников. Филипп ходил вместе с ним.

– Я считал ее пустой, напыщенной особой, – сказал Такео. – Красота не должна выставляться напоказ, быть только на витрине. Ведь любовь – не только созерцание, это еще и поглощение, пожирание. Любовь сродни каннибализму.

– Ну ты как-то слишком цивилизованно выглядишь для каннибала!

– Не забывай, что я не влюбляюсь. Я отказался от этого бессмысленного занятия.

– Ирис никогда не любила, это точно.

– Она ничего не отдавала. Она позволяла любоваться собой. Она постоянно посматривала на себя в зеркало. И при этом забывала даже, что у нее есть сын.

– А скажи, не стал ли ты так придирчив к ней после того, как она бездумно разорвала изящную, изысканную упаковку подарка, который ты ей привез?

Такео улыбнулся.

– Или когда в Париже ты представил ей своего сына, назвав его «вот мой дурак сынуля», и она устроила тебе сцену, что ты травмируешь своего ребенка? Ты помнишь?

Улыбка Такео стала еще шире.