Книга Украли солнце - Татьяна Успенская

Адриан говорит очень тихо, а его слова звучат громко и лечат её. Она так тяжко за него болела все эти годы!

В самом деле, каждый день в течение двенадцати лет подводил его к смерти. Попробуй, научи людей не дышать в минуты распыления препарата, достань для них еду, в каждый цех внедри своих людей. Попробуй в самом гнезде прихвостней Будимирова возглавлять один из самых крупных департаментов государства, сохранять видимость исполнения приказов и саботировать их, париться в парике, мучиться в очках и под жирными родинками, когда встречаешься с министрами. В любой момент можешь быть разоблачённым! По словам Адриана, спасала его их любовь. Он был силён потому, что знал: она любит его, молится о нём. И неизвестно откуда являлись хитрость и ловкость: в опасный момент он выходил сухим из воды.

Но ведь это до поры до времени! Везение не может длиться вечно. Теперь она знает — опасность подстерегает его каждое мгновение!

— Теперь со мной ничего плохого не случится! — словно слышит её Адриан. — Ну, рассказывай скорее о себе, о мальчиках, Саше и Гише, о гибели Игната, о каждом вашем дне.

Впервые в жизни она ощущает своё тело. Оно пульсирует сердцем Адриана, греет её его теплом, вбирает его мысли, силу, ласковые слова и прикосновения. И то, что видятся они редко, не имеет значения. «Тебя уже в тебе нет, ты уже целиком во мне», — гремят слова. — «Я тебя люблю тобой». Он — с ней, когда она укачивает Оксу, внушает больным, что скоро они поправятся, когда читает детям, говорит с людьми и вместе с ними делает то, что нужно, для создания новой жизни: возводит стены, забирает у дальнего выхода присланные Адрианом лекарства, провода и доски, оборудование для проведения электричества, канализации…

Семь лет.

Вечерами они все собирались в столовой, на стенах которой уже висели первые картины. Даже больных привозили — в их больничке кровати были на колесиках. Обсуждали сделанное и планы на следующий день. Читали вслух. Зеленели первые выросшие в их оранжерее растения, горели сначала керосиновые лампы, позже — электрические, дымил чай, звучала тихая музыка (Адриан подарил музыкальную систему). Маленькие сидели на коленях взрослых, дети постарше припадали боками к тем, кого выбрали себе в родители. Влюблённые касались друг друга плечами: Вера и Наум, Роза и Троша. Иногда Роза с Трошей запевали. Им подтягивали остальные. И казалось Магдалине: лица всех высвечивались тем же светом, что в их храме. Перед сном Афанасий читал вслух молитву, и все повторяли за ним.

Вроде даже Карел оттаял и реже взрывался.

Но идиллии не было. То и дело вспыхивали ссоры. Возникали из ничего: кто-то стал делать ту работу, которую хотел делать другой, кто-то взял ту книжку, которую хотел почитать другой, кто-то не так посмотрел. И каждый раз сломя голову она кидалась мирить. Смеялась: «Совсем дети. Хотите играть одной и той же игрушкой. Вот тебе провода, и вот тебе провода, устраивайте каждый свой участок!» Не отходила, пока не являлась та самая улыбка — вечерняя, рождающаяся за общим столом.

Но избежать столкновений, проявлений характера не умела.

Карел не выдержал первый. Вскочил во время вечернего чая и закричал:

— Ну, и что вы тут благодушествуете? Так и будем погребены под землёй? Мы же люди, а не кроты! Посмотрите друг на друга: бледные тени. Посмотрите на Раю: возится с утра до ночи с чужими детьми, а ей что за это? Позову её замуж, да разве устрою нормальную жизнь? Я не хочу быть кротом! Ну, чего ты, мать, улыбаешься? Думаешь, не понимаю. Тебе нравится поклонение: все пляшут вокруг тебя!

— Она пляшет вокруг нас! — резко возразил Наум.

— Ну-ка, Карел, замолчи! — пробасил Троша.

А Ив подскочил к Карелу и закричал:

— Как ты смеешь так говорить!

— Пожалуйста, не обижай мать, — сказал Афанасий.

— Я ухожу от вас! Рая, идём со мной! — позвал Карел, взял Оксу за руку. Та заплакала, вцепилась в Магдалинину ногу.

Оксу и Ганю забрала к себе в отсек Раиса. «Пусть они будут мои дети, хорошо?» — попросила Магдалину и стала приручать Оксу. Но та продолжала звать мамой Магдалину.

— Куда же я пойду с тобой, как брошу детей? — Раиса подхватила Оксу на руки, зашептала ей что-то, закружила её. — И зачем ты обижаешь нашу мать? Она всё для других! Разве не видишь? Ребёнка испугал.

Магдалина коснулась было колючей головы Карела, он отпихнул её руку. Она погладила его по щеке.

— Ты готов работать в цехе, не дышать, когда распыляется препарат, прятать столовскую еду и целый день терпеть голод? Готов остаться без всех нас? С Богом! Владим отведёт тебя к Конкордии.

Карел ничего не сказал, ушёл в свой отсек. И несколько дней работал вместе со всеми, не проявляя недовольства. И так же беспомощно смотрел на Раису. Но однажды за обедом снова сорвался. Усы шевелились, как у шипящего кота.

— Ты притворяешься матерью всем! Притворяешься хорошей! Твои отлучки доказывают то, что у тебя есть ещё жизнь, и ты получаешь свои «пирожные». Я тоже хочу хоть изредка выбираться отсюда.

— Кто тебя держит? Входы-выходы свободные. Уходи, когда хочешь, приходи, когда хочешь, — тихо сказал Жора.

— Только хвост за собой не приведи, — в тон ему добавил Эдик.

— Ты как с матерью разговариваешь? Думаешь, старше нас, и тебе всё позволено? — снова закричал Ив.

— Не смей так разговаривать с нашей матерью! — эхом откликнулся Виктор. — Кто обеспечивает нас всем необходимым? Кто вернул всех нас к жизни?

— Учитель правду говорит, Карел. Успокойся. Идём, — позвала Раиса, — я тебе объясню!

— Помоги ему Бог! — прошептал Афанасий.

Карел снова притих.

И она чуть успокоилась. Но однажды, поздней ночью, когда подходила к своему отсеку, наконец, спать, ей заступил дорогу Роберто.

— Ты мешаешь мне работать! Проходишь мимо, я перестаю соображать!

— Как же могу проходить мимо, если у тебя самый отдалённый отсек?!

— Я слышу твой голос, он топит меня. Выйди за меня замуж! Ты поженила Наума с Верой, Трошу с Розой, устроила им комнаты, свадьбу сыграла! Значит, и мы с тобой можем всё сделать как надо. До тебя я не знал, что такое бывает.

— Роберто!

— Я хочу, чтобы ты дослушала меня. Ты всем мать. А меня не замечаешь, никогда не поговоришь.

— Мы каждый день с тобой разговариваем!

— Разговариваем?! Какие ещё нужны вещества и лекарства! Меня не замечаешь! — повторил он горько. — Да, ты создаёшь здесь жизнь: учишь детей, сама лезешь во все дела, будто понимаешь и в электричестве, и в вентиляции. Только и слышно — «Ивушка», «Трошенька», «Афанасьюшка». А я…

— Ну, послушай же ты наконец!

И он замолчал. Лихорадочный блеск потух — испуганный ребёнок перед ней.

— Что? Что ты хочешь сказать мне?