Книга Брачные узы - Давид Фогель

Она помолчала и попыталась затянуться уже погасшей сигаретой. Гордвайль поспешил зажечь ей спичку. Бренчанье пианино в соседней комнате наконец прекратилось.

— Но несмотря на это, — продолжала Лоти, — когда снова оказываешься в городе, среди множества кишащих людей, то опять не готов отступать ни на шаг. И опять все кажется естественным и само собой разумеющимся…

Внезапно Лоти поняла, что ходит вокруг да около, не решаясь коснуться того, что тяжелым камнем лежит у нее на сердце. Все, что она говорила, пронеслось поверху, витая высоко над землей, а главного-то она так и не сказала. Для главного у нее не нашлось слов. И, разочарованная, она замолкла. Хотя острое желание выговориться сейчас перед Гордвайлем никуда и не исчезло. Ей так хотелось, чтобы он увидел ее такой, какая она есть, без всяких внешних покровов, чтобы почувствовал мельчайшие движения и проявления ее души и чтобы ей не пришлось говорить об этом, облекать в слова все то, что она чувствует, поскольку слова больше искажают и затуманивают смысл, чем разъясняют его. Но в тот же миг в ней проснулась уверенность, что этот Гордвайль не знает ее как следует, да и не узнает никогда, потому что она ему совсем безразлична и занимает его не больше, чем любая попавшаяся ему навстречу женщина. В ней поднялась волна горькой досады на этого сидевшего против нее человека, с великим тщанием накручивающего на палец черный локон своих волос.

С открытой насмешкой она попыталась возмутить его спокойствие:

— А вы, Гордвайль, тоже не бог весть какой герой!.. Да уж, в этом вас трудно заподозрить, ха-ха!..

Он уставился на нее изумленным взглядом:

— Герой? Почему герой?

— Да нет, это я так просто. Вы ведь наверняка полагаете себя героем…

— Я? Вот уж никогда так не думал! Да и вообще не думал об этом.

— A-а, все равно!

Желание досадить ему пропало у нее так же мгновенно, как и появилось. Она почувствовала себя несчастной и неудовлетворенной. Все внезапно представилось ей лишенным всякого смысла, в том числе и ее сидение здесь с Гордвайлем, который неожиданно отдалился от нее на тысячи верст. Его осунувшееся лицо вдруг показалось ей совершенно чужим, как будто она только что впервые увидела его, и путь к нему, к этому торчавшему напротив лицу, был таким далеким, что вряд ли был вообще преодолим. Может быть, ей следовало бы отчаяться и одним махом прекратить все это, как отрезать одним внезапным ударом. Но страх удерживал Лоти от этого. За Гордвайлем перед ней открывалось пустое мертвое пространство, не содержащее ничего такого, ради чего стоило бы еще задерживаться в жизни. И Лоти было страшно заглянуть в эту пустоту. Надо попытаться еще раз, думала она, всеми доступными ей средствами. Эта связь, в конце концов, не может продолжаться долго. И со стороны Теи тоже. Она-то уж точно не создана для длительной связи с кем-либо, а особенно с таким человеком, как Гордвайль. Она не только ничуть его не любит, но и совершенно не знает его. (Непреложность этого, кстати, послужила для Лоти неким временным утешением. Девушка была уверена, что только она знает Гордвайля досконально, и в этом смысле он принадлежит только ей, по праву единоличной собственности.) Все, таким образом, должно решиться с течением времени. Это несомненно. Но как и когда? Едва Лоти задумывалась об этом непременном конце, ее охватывало смятение. Ибо она знала точно, что два этих человека не смогут расстаться друг с другом, без того чтобы не произошла какая-то ужасная катастрофа. И предотвратить ее нет никакой возможности, поскольку неизвестно даже, кого из супругов она постигнет. Можно предположить, что основным страдальцем окажется Гордвайль, он более уступчив. К тому же, ведь из них двоих только он любит. «Но разве он любит по-настоящему? — оборвала Лоти нить собственных размышлений, — как такую можно любить? И особенно он, Гордвайль?» Это казалось ей невозможным. Она взглянула на него, словно пытаясь найти ответ в его внешнем виде, но ничего не прояснилось. Он сидел и курил, поддерживая голову рукой, загадочный и совершенно непостижимый. Почувствовав взгляд Лоти, он рассеянно произнес:

— Мне кажется, вы слишком много размышляете, Лоти. Напрасно, это все пустое. Разве это занятие для молодой красивой девушки, я имею в виду, все эти размышления? Или я не прав?

Лоти ничего не ответила. Спустя минуту она обнаружила, что час уже поздний, и поспешила домой. Расставаясь с ним у ворот своего дома, она только и сказала:

— Я хотела поговорить с вами совсем о другом, Гордвайль. Но сегодня ничего не вышло. Когда мы увидимся?

— Не могу сказать ничего определенного, Лоти. Вы же знаете, как я занят. Но в воскресенье вечером я буду дома. Если будете свободны, можете навестить меня с доктором Астелем.

«С доктором Астелем!» — подумала Лоти с горечью. Неужели он действительно такой дурак, этот Гордвайль, или только прикидывается?

И, не сказав больше ни слова, она проскользнула в парадное.

17

Резкий, упорный ветер, пронизанный мельчайшими брызгами дождя, хлестал в лицо, гремел жестяными вывесками, барабанил в закрытые ставни, раскачивал электрические шары фонарей, вывешенные городом на ночь, подобно ожерелью желтоватых жемчужин. В такое ненастье нелишне было бы любому прохожему на всякий случай крепко придерживать шляпу, о чем Гордвайль по рассеянности не подумал. И сам не заметил, как уже бежал вдогонку за собственной шляпой, которая летела вдоль Лерхенфельдерштрассе в полуметре от мостовой, приземлялась время от времени, будто поджидая его, и снова взмывала вверх при его приближении, словно желая посмеяться над ним и досадить ему. Гордвайль упорно гнался за ней, то и дело нагибаясь и выбрасывая руку, чтобы схватить ее. Тем временем шляпа встала на край и покатилась, как колесо, наконец взлетела выше первого этажа, перевернулась в воздухе странной черной птицей и замертво рухнула на тротуар. Гордвайль прыгнул вперед и наступил на нее. Запыхавшийся от бега и уставший, он встряхнул ее и стал громко ей выговаривать.

— С умы ты, что ли, сошла, не иначе, — ворчал он на шляпу, как на живое существо. — Чтобы впредь этого больше не было!

Как мог, он очистил ее от налипшей грязи и посмотрел на часы. Было четверть девятого. И вдруг, совершенно внезапно, перед ним вновь возник Штайнхоф, как будто существовала какая-то невидимая связь между лечебницей и этим вечерним часом. Им овладел страх, выразившийся почему-то в острой боли в желудке слева. Его комната представилась ему издалека пустой и бездушной. Что ему делать сейчас дома? Час еще ранний. Размышляя так, он продвигался вперед, с трудом преодолевая плотное давление бешеного ветра и взмахивая рукой с зажатой в ней шляпой, и скоро очутился около университета. «А, да! — вспомнил он. — Надо бы навестить Врубичека». Целую вечность не был он у него. Если повезет, застанет его дома. Поскольку очень может быть, что Врубичек со своей старухой отправился в кино или еще куда-нибудь. Тоже может быть. Однако, поскольку сомнение это больше не возникало, Врубичек, надо полагать, наверняка был дома… Эта последняя мысль пульсировала где-то в самых глубинах Гордвайлева тела, может быть, в пальцах ног, откуда он не давал ей подняться выше, туда, где помещалось сознание, чтобы не испытывать судьбу, которая не любит подыгрывать человеку и выстраивать события в соответствии с его желаниями и намерениями. Наверху же, там, где было место мыслей ясных и явных, он упорно прокручивал мысль: «Наверняка его не будет дома, наверняка его не будет дома…», стремясь обойти судьбу на повороте: мол, видишь, мне заранее известно, что его нет дома, так что ты не застанешь меня врасплох и не принесешь мне разочарование… Ибо страх вернуться сейчас домой все больше разрастался в нем, и именно у Врубичека он рассчитывал найти некоторое отдохновение.