Книга Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории - Уилл Селф

Последние двадцать лет особенно изобиловали несчастьями. Дэрмот думал, что окончательно потерял веру после смерти сына, но это обстоятельство оказалось лишь началом его духовного падения. Он хватался за свой брак, держался за него — судорожно, превозмогая боль, — и когда Эвелин не стало, он бросился за ней. Что может спасти человека, если его лицо расплющено о грубый бетон? Белые одеяния Бога, послужившие парашютом; все прочее — типа твори добро, и тебе воздастся — ничего не значащая ерунда, клубничное желе в качестве бесплатного приложения. Осознав это со всей очевидностью, Дэрмот ударился в скептицизм, а собор — хоть и непривлекательный, но все же, как он полагал раньше, осмысленный — стал воланом, по которому промазали; мачтовым, который кричит, находясь на земле; треснувшим стаканчиком из-под йогурта. Но больше всего Дэрмота доводил модуль — он взлетел на воздух тогда же, когда и глупые людишки. Они топали себе по Луне, а он приземлился на эту мертвую планету, лишенную веры.

В спальне Карл расслабился до того, что ощутил всю полноту боли в мочевом пузыре и ломоту в коленях. Но он был по-прежнему начеку, старика мог встревожить даже малейший шорох нейлона по стенной штукатурке. Ужас продолжал растекаться от груди к ногам. Кривая Кишка и его банда будут ждать сколько потребуется, но в конце концов ему все равно несдобровать. Прождут хоть целую вечность, пока наконец не выстроится последовательность «ботинок-пах-брусчатка», которая и станет провозвестником мести. Месть, с точки зрения Тухлой Кишки, — единственное блюдо, отличающееся от фаст-фуда.

Но, боже мой, сколько же барахла! Все эти комоды, кресла, груды пыльных занавесок, ряды зеркал и вылинявшие кипы толстых книг, эти сгоревшие обогреватели с железными решетками и расплавленные электрочайники. Тут попадались настолько доисторические пылесосы «Гувер», что Карл решил: они сляпаны из фенов и старых брючных штанин. Имелись еще какие-то прибамбасы, определить предназначение которых он был не готов; два металлических кувшина, установленных под краниками, торчавшими из главного бака, оснащенного циферблатом. Может, этот старик — изобретатель на пенсии? Доктор Что, равно как и мистер Кто?

Спальня-то была всего — сколько? — где-то девять на пятнадцать футов и что-то вроде девяти футов в высоту. В свое время Карл поработал на стройке, так что имел общее представление об арифметике. Итак, все это пространство, все тысяча двести пятнадцать кубических футов, состояло, как и множество других, из прочного старого дерева, мягкой влажной мастики, жесткого конского волоса, осыпающегося хлопьями нитрата серебра и сырых ДСП. И надо всем этим царил густой, как пыль, старческий запах.

Мебель досталась Дэрмоту в наследство. От его родителей, когда те отправились в мир иной и он с Эвелин въехал в этот дом. Затем, после смерти сына Дэрмота, к ним переехала невестка, а под конец и его дочь, решившая перебраться подальше от городской суеты. Когда-то они занимали целых три квартиры. Дэрмот не настолько был глуп, чтобы считать то время счастливым, но, как ни крути, это все-таки значительный кусок его жизни.

Теперь то время прошло, пронеслось в неровном темпе жизненных происшествий и наконец полностью остановилось: дни повторяются, каждый следующий похож на предыдущий, а он все катится под гору в направлении неминуемой и окончательной неподвижности. Когда бывший жилец убрался насовсем, пришли люди из управления и «слегка освободили» квартиру. После чего она опустела. Дэрмот предпочел остаться в пустоте, таким образом слегка наполнив ее собой.

Пятнадцать диванных подушек разного вида, просто подушек — некоторые в полиэтилене, некоторые без, — два набора столов мал мала меньше, шестиугольных и прямоугольных, детский раскладной стул, три матраса, поставленных на попа, один из них двойной, поверх него — ворох женской одежды. На невежественный взгляд Карла, кое-что было вполне приличного вида, остальное поношенным, но все вместе — нелепо устаревшим. Настольные часы в футляре, подставка для растений, пара картин маслом, покрытых грязью, в одной коробке из-под чая — фарфоровая посуда, в другой — дополна кастрюль и сковородок. Карл понимал, что все это добро просто навалено здесь, в этих пятистах кубических футах списанной мебели, — нет, каждая вещь была аккуратно сложена, умело пристроена на определенное место.

Еженедельно, когда приносили «Адвертайзер», Дэрмот читал объявления из раздела «Куплю/Продам» и оценивал имущество, хранившееся в спальне. Таким образом он узнавал, насколько упало в цене его богатство. Три комплекта занавесок с сетками. Синего цвета. Пять фунтов. Тел. [phone], вечер. После этого он выпивал чашку чаю и чашку пищевой добавки со вкусом земляники. Последнее он принимал пять раз в день — это избавляло от необходимости готовить, пусть даже сэндвич. Он употреблял и твердую пищу, два куска хлеба с супом по вечерам, но суп тоже был из пакетика, как и пищевая добавка. Дэрмоту нравились пакетики, он считал их прямоугольничками, наполненными жизнью. Пять регулярных дозаправок в течение восемнадцати часов бодрствования. Паломничество к чайнику каждые три часа, а через двадцать минут после этого следовал хадж в туалет — если следовал. Если же нет, то предстояла душераздирающе унылая процедура: стащить с себя промокшие штаны и белье, промокнуть тряпочкой влагу, отправить грязное белье в корзину и отыскать чистое. Почему, в ярости разорялся он в подобные моменты, почему она оставила его одного выносить такую муку? Он не подписывался на это вдовство, на это невыносимое и убогое существование.

Короткими ночами он лежал на диване, разложенном рядом с креслом. Дни были воплощением спокойствия по сравнению с редкими часами старческого сна — ступни ледяные, голова горит, боль в артритных ногах разносится по всему телу, вызывая дрожь и гул в костях, словно он — железный остов кровати, по которому ударили ломом. В дневное время по меньшей мере была ясность, по ночам же никакой определенности. Темнота — нормальная или зловещая? Натр или сера?

Карл услышал, как Дэрмот пошел греметь своими дневными горшками. Услышал щелчок и бульканье электрочайника, клацанье зубных протезов старика, клекот в его груди. Булькающие звуки отозвались в Карловом мочевом пузыре. Делать нечего — ему нужно справить нужду. Ждать, пока старик уснет и можно будет воспользоваться туалетом, он не мог. Нет, похоже, придется прямо здесь.

Карл пошарил в поисках подходящей емкости среди массы окружающего хлама. Все, что ему требовалось — ваза или горшок, его бы это вполне устроило. Но ничего подходящего не попадалось, даже небольшие кастрюли и сковородки были наглухо завалены: если сдвинуть хоть одну, остальное с грохотом посыплется вниз. Видимо придется облегчаться прямо не сходя с места. Все равно из-за вони в квартире старик ничего не почует, подумал он. Повернулся к стене, будто это был писсуар, и рванул эластичный пояс, расстегивая брюки. Пожалуй, решил он, надо отливать мелкими порциями, аккуратными концентрическими кругами, чтобы поменьше шуметь. Потребность была настолько сильной, что Карл покачнулся и нейлон с треском зацепился за покрытие из «Артекса».

Карл зажал струю большим и указательным пальцами. Синяя ласточка, вытатуированная на сращении пальцев, намокла. Он дождался, пока с неизменным бульканьем и щелканьем старик прошел в соседнюю комнату. Напрягся изо всех сил, чтобы не закричать, не взвыть или не закашляться… но все обошлось, только с мягким шелестом упал лист бумаги. Согнувшись в три погибели, Карл прошлепал к двери и дальше в коридор. На стене висел барометр, на другой — календарь. У входной двери стоял телефонный столик. Буря. Свобода. Пестрота. Пророчество. Ясность. Связь. Выхода нет. Он заглянул в гостиную и увидел голову старика — блестящую лысину в пятнах, — выступающую над спинкой кресла, повернутого к окну. Голова была беззащитной, как яйцо, которое собирались разбить, или мячик для гольфа, по которому вот-вот должны были ударить так, чтобы он взмыл вверх, перелетел через реку и населенный квартал, а также через дельту реки перед ним, после чего плюхнулся бы обратно на землю, запрыгал и покатился до полной остановки среди зеленых полей, простиравшихся до туманного горизонта.