Книга Отель на перекрестке радости и горечи - Джейми Форд

Генри блуждал вдоль проходов, между рядами комнатушек-времянок, не зная, где искать Кейко с семьей. Над некоторыми закутками висели таблички или плакаты — на английском или японском, а иногда на двух языках сразу. Но неподписанных жилищ было намного больше.

Внезапно Генри заметил самодельный плакатик и улыбнулся. На листе бумага, приколотом к занавеске, было написано по-английски: «Добро пожаловать в отель „Панама“».

Генри постучал по балке в углу стойла:

— Коннитива!

— Доната дэс ка? — послышалось из-за занавески. Кто там? Генри узнал голос Кейко. Интересно, когда она успела выучить японский? А сам он с каких пор здоровается по-японски?

— Есть свободные номера в отеле?

Молчание.

— Возможно, но вам здесь вряд ли понравится: бани сэнто в нижнем этаже переполнены.

— Я просто шел мимо и не против у вас остановиться, если найдется местечко.

— Сейчас узнаю у управляющего — нет, извините, свободных мест нет. Загляните в свинарник по соседству. Говорят, там чудные комнаты.

Генри затопал, притворяясь, будто уходит.

— Спасибо за совет, удачного дня! — крикнул он.

Кейко отдернула занавеску:

— Быстро же ты сдался — и не скажешь, что это ты искал меня на вокзале, забитом солдатами!

Генри подошел к Кейко, осмотрелся.

— А где твои?

— У брата разболелось ухо, и мама повела его к врачу, а про папу ты знаешь — уехал неделю назад, доделывать крышу в лагере в Айдахо. Скоро и мы туда. Я всегда мечтала попутешествовать. — Кейко внезапно нахмурилась. — Пробравшись сюда, ты переступил черту, — понимаешь, Генри?

Генри молча смотрел на нее. Она была в желтом летнем платье и сандалиях, волосы перехвачены белой лентой — той, что был перевязан его подарок. Выбившиеся черные пряди обрамляли лицо, сильно загоревшее за время, проведенное в лагере.

Генри пожал плечами:

— Я давно уже нарушил все правила.

— Ты ведь знаешь, что я уезжаю? — спросила Кейко. — Ты же получил мое письмо. Ты знаешь, мы все уезжаем.

Генри бодро кивнул, чтобы не расстроить Кейко еще сильней.

— На следующей неделе нас везут в Минидоку. Многие семьи с других участков уже уехали. Как бы и хотела, чтобы ты поехал с нами!

— Я тоже, — сказал Генри. — Но не могу. Ты ведь думала об этом, да?

— О том, чтобы ты уехал с нами или я с тобой?

— Все равно.

— Мне некуда ехать, Генри. Нихонмати больше нет. И с родными я не могу расстаться. Как и ты. Я все понимаю. Мы с тобой похожи.

— Дома меня ничего не держит. Но и с тобой я не могу поехать, хотя, если честно, подумывал, что сумею смешаться с толпой и пристроиться к вам. Пара пустяков. Но я китаец, а не японец. Все сразу узнают. А я не могу скрывать, кто я такой. И родители мои тут же поймут, куда я подевался. Тогда уж точно будет плохо.

— А как ты сюда попал? С миссис Битти?

— Просто пришел повидать тебя. С глазу на глаз. И еще попросить прощения за тот первый день в школе.

— Не понимаю…

— Я тебя боялся. Честное слово. Боялся отца, того, что он скажет или сделает. Он столько всего про японцев наговорил — я не знал, что и думать. У меня ведь не было прежде друзей среди японцев, тем более… — Генри не мог заставить себя произнести «подруг», но Кейко и так все поняла.

Она улыбнулась, карие глаза смотрели на него в упор, не мигая.

— Мы теперь долго не увидимся — очень долго. Неизвестно, когда ты вернешься и пустят ли тебя обратно, ведь кое-кто из сенаторов хочет отправить вас в Японию.

— Верно. — кивнула Кейко. — Но я буду писать тебе — если захочешь. Твой отец знает про письма?

Генри покачал головой.

— Прости, что из-за меня у тебя столько неприятностей, — сказала Кейко. — Я не буду писать, если от моих писем у вас разлад в семье.

— Мне скоро тринадцать. Отец в мои годы уехал из дома и нашел работу в Китае. Я уже взрослый, могу сам принимать решения.

Кейко подалась к нему:

— И что же ты решил, Генри?

Он подыскивал слова. На уроках английского в Рейнире не учили ничему подобному. Он видел в кино, как главный герой обнимает девушку, тогда обязательно звучит красивая музыка. Хорошо бы обнять Кейко, прижать к себе и не отпускать. Но Генри вырос в семье, где даже самые бурные чувства принято выражать кивком, в крайнем случае улыбкой. Он считал, что таковы все семьи, все люди. — пока не встретил Кейко и ее родных.

— Я… я просто…

Он должен отпустить ее, у нее своя семья, свой народ, своя жизнь.

— Я буду по тебе скучать. — Генри спрятал руки в карманы.

Кейко поникла.

— Ты и не представляешь, как я буду скучать, Генри.

Генри просидел еще час, слушая рассказы Кейко о всяких мелочах: какие игрушки мастерил отец для ее братишки, как старушка за стеной мешала всем спать — ночь напролет храпела и пукала, а сама спала как убитая. Время летело. Они больше не заговаривали ни о своих чувствах, ни о скорой разлуке. Они были вместе, но их будто разделяла колючая проволока: Генри по одну сторону, Кейко по другую.

38

Чужой 1942

Домой ехали в полном молчании. В последний раз Генри смотрел в окно на закат над лагерем «Гармония». Смотрел, как за полями показался завод «Боинг»: огромные корпуса, затянутые камуфляжной сеткой, — жалкая попытка скрыть целые фабрики от вражеских бомбардировщиков. Генри не произнес ни слова, молчала и миссис Битти, — должно быть, из сострадания. Она оставила Генри наедине с его мыслями, а все мысли были о Кейко.

Когда последнюю партию японцев переправят во внутренние лагеря, «Гармония» вновь станет местом Вашингтонской ярмарки, как раз накануне сбора урожая. Дрогнет ли чье-нибудь сердце, задумается ли кто-нибудь, зайдя в павильон полюбоваться коровами-медалистками? Вспомнит ли хоть кто-то, что два месяца назад здесь жили целые семьи? Сотни семей.

А что теперь? Через несколько дней Кейко отправится в Минидоку, штат Айдахо. В небольшой трудовой лагерь в горах, на границе с Орегоном. Ближе, чем Кристал-Сити, штат Техас, но все равно на краю света.

Простились они сдержанно. Решив отпустить Кейко, Генри держался отчужденно, он боялся причинить лишнюю боль и ей, и себе. Кейко — его лучший друг. Больше чем друг. Намного больше. Мысль о разлуке разрывала сердце, но признаться в своих чувствах, а потом расстаться было выше его детских сил.

Он лишь махнул ей на прощанье и улыбнулся. Даже не обнял ее. Кейко же быстро отвернулась. Он поступил правильно, разве нет? Отец однажды сказал: самый тяжелый выбор в жизни — не между хорошим и плохим, а между хорошим и лучшим. Лучшее — отпустить ее. Так и поступил Генри.