Книга Горы, моря и гиганты - Альфред Деблин

Люди искали открытые пространства среди толстых, все более утолщающихся деревьев, как будто забыли, что каждыйпромежуток между стволами еще недавно был таким открытым пространством. Они кашляли и злились, когда из темноты кто-то неожиданно выскакивал на светлую прогалину. Часто кто-нибудь — мужчина, женщина, — сбросив с себя одежду, кидался к дереву, истерично вцеплялся в него ногтями, вгрызался в кору. Но дерево враждебно отстранялось, брызгалось слюной, было таким влажным, таким теплым… На языке они чувствовали жжение.

В десять утра — громкий звон колокола на доме Мардука доносился и сюда — двое мужчин задушили себя поясами. Женщину с раздробленной рукой, которая, томимая жаждой, висела, наклонившись вперед, меж двух деревьев, прикончили еще раньше. Теперь в парке было совершенно темно. Вокруг пленников похрустывали трещали буйно разрастались деревья. Под воздействием каких-то ужасных внутренних процессов растительные организмы — распалившиеся, как животные в пору течки — безудержно увеличивались в размерах. Люди видели, как многотонные древесные массы, словно их охватила судорога, закручиваются спиралью, зияют продольными ранами… и при этом продолжают расти в ширину; тянутся вверх, истекают кровью… и при этом продолжают расти, куриться испарениями; лопаются, вспарывают друг друга, сливаются воедино… и при этом шипят и потрескивают. Даже там, где два дерева находили пространство, чтобы рухнуть перегруженными кронами в просвет между другими стволами, пень вскоре снова устремлялся вверх: он пускал побеги и начинал расти. В кронах, между ветвями, порхали заблудившиеся птицы; сверху они падали вниз. Щебетали, вкогтившись в кору, всполошено били крыльями, как только им удавалось сесть; с трудом отрывали крылья и лапы от липких ветвей; крича и роняя перья, взмывали вертикально вверх, искали просветы. Другие уже висели, попавшись в ловушку: выгибались, долбили разбухающую древесину, которая жадно хваталась за воткнувшийся в нее клюв, не отпускала, а быстро вбирала его в себя, смолой заливала птичке сердце глаза ноздри, покрывала ее клейким слоем, погребала— как бы маленькое тельце ни упиралось, ни барахталось, ни отклонялось назад или в сторону. Переступая на танцующих ножках, птицы, хлопая крыльями, тянули за собой студенистую массу, напрасно пытались ее стряхнуть. Оскальзываясь, они кружили вокруг ствола, пока не находили для себя вечное пристанище. Повисали головой вниз. По ним стекал сок. И потом они — во множестве — падали с ветки на ветку, еще трепыхаясь; шлепались на землю рядом с человеком (который оборачивался на звук) или на его плечо, рядом с шеей, оставались лежать — с сомкнутым клювом, дергая лапками. Те, у кого перья уже крепко слиплись, — повертевшись какое-то время, попытавшись вскарабкаться вверх — застывали, парализованные-оцепенелые, на своей ветке. Дерево вбирало их в себя, они превращались в круглое утолщение на суку, из которого брызжет сок, в безобидный на вид узелок, в плоскую пуговицу.

Этот мамонт — сочащаяся трескучая непрерывно разрастающаяся древесная масса — сплющивал защемлял измельчал людей, раздавливал их грудные клетки, ломал позвонки, стискивал черепные кости так, что белый мозг разбрызгивался по корням. Стволы рано или поздно соприкасались. Корень ствол крона становились единой массой — спекшейся колышущейся копошащейся дымящейся глыбой. Сверху что-то непрерывно лопалось, шипело. Внизу — пускало побеги, глотало, тянулось вверх, распространялось в стороны до самой стены.

КРУПНАЯ голова Мардука прижата к оконному стеклу:

— Теперь с этим кончено. Больше вы ничего не предпримете.

Ионатан Хаттон, его младший друг, захваченный вместе с другими пленными, подходит к нему, улыбается:

— Что ж, может, ты и прав.

— Я знаю, ты мне не веришь.

— Да нет же. Я готов поклясться всем чем угодно, Мардук… Прости… Я верю.

— Не смейся, Ионатан. И не улыбайся. Улыбаться тут нечему. Ты давно обо мне не вспоминал; другие, впрочем, — тоже; вы думали, что прекрасно обойдетесь без меня.

— Мардук! — Ионатан, посерьезнев, подходит ближе. — Это ты, ты отдалился от нас.

— Ты убедишься: вам стоило бы обо мне вспомнить и поинтересоваться, чем я занимаюсь.

— Не понимаю, о чем ты.

— Неважно. Скоро поймешь.

— Ты не присоединился к нам, а теперь жалуешься.

Лицо Мардука скривилось, приняв суровое выражение:

— Я не счел нужным к вам присоединяться. Послушай, теперь с этим кончено, со всеми вашими вывертами. Да, Ионатан. Вы все теперь будете вести себя тихо, очень тихо. Я заберу у вас то, чем вы сейчас владеете. Я не хочу, чтобы вы работали. Не хочу. Тебе понятно?

— И да, и нет. Поделись со мной, Мардук, всем, что умеешь. Ну же, расскажи мне об этом. Ты меня не удивишь. То, что задумал я, будет еще круче. Самый крутой твой замысел не потрясет меня.

Ионатан сиял:

— То, что нашел я… не находил еще ни один человек.

— Так уж и ни один… — насмешливо-непроницаемо протянул Мардук.

— Если я, Мардук, говорю «ни один», это не пустые слова! Я не отрекусь от своей работы, как хотелось бы тебе. Да и к чему? Мне дано зрение, дан слух. Кто мне запретит думать?

— Продолжай.

— Нет, больше я ничего не скажу.

— Позови сюда своих друзей, Ионатан.

— Я?!

— Да. Приведи их.

— Видишь ли, ты захватил их как пленников. Их всех. Сделанного не отменить. Я хотел бы напомнить тебе, кем мы с тобой были друг для друга. Сегодня ночью я видел сон, мне было так хорошо, как бывает в воздушном путешествии, я скользил по воздуху с каким-то существом — не знаю, мужчиной ли, женщиной или тем и другим вместе. Как же сияли глаза у этого дивного создания! Я блаженствовал. Мы скользили так быстро… Это даже не назовешь движением. Внизу стояли люди и удивлялись. Потому что мы были счастливы…

Мардук, явно чем-то отягощенный, рухнул на стул. Голову уронил на грудь. Потом поднял лицо, мрачно взглянул на Ионатана:

— Пойдем, я покажу их тебе.

Постовым у подъезда Мардук отстраняюще махнул рукой. Он шагал с непокрытой головой, один на один с Ионатаном, тот был даже без наручников. Луг упирался в длинное здание с плоской крышей, туда они и вошли. Пересекли зал со стеклянным потолком, с затхлым теплым воздухом, — заполненный остатками растений, корзинами, низкими ящиками. Спустились по ступенькам на широкий немощеный двор; по нему был проложен поверхностный трубопровод. Мардук открыл калитку; за ней простиралось поле, разделенное изгородями на множество мелких участков: некоторые заросли травой и пестрыми цветами, другие были перекрыты навесами; кое-где гнили кучи сорняков. Дальше уровень земли понижался; по откосу, вокруг дна котловины тянулась заградительная стена; над ней и за ней — черно-зеленая масса.

— Надо же. Ты что-то строишь, Мардук.

— Пойдем.

И потянул на себя железную калитку в стене. Навстречу им повеяло душными испарениями. Никакой тропинки, никакого просвета. Лес подступил к каменным плитам, сдвинул их к калитке. По двум ступенькам эти двое еще сумели спуститься. Ионатан выдернул руку из руки Мардука, улыбнулся ему — бледный, с расширенными глазами: