Книга Хроники ведьм. Песнь колдуньи - Мирей Кальмель

Филибер де Монтуазон пальцем указал на ферму.

Остальные понимающе кивнули. Его подозрение превратилось в уверенность — фигура в черной накидке с капюшоном вышла на дорогу.

— Бюрго направо, Фабо — налево, де Люирье со мной, — распорядился он.

Человек в накидке тем временем остановился у решетки и поднял руки к небу. В едином порыве госпитальеры бросились к нему, отрезая ему путь к отступлению.

Глава 21

Альгонда проворно раздвинула шторы, благодаря которым в комнате царил полумрак. Под глазами у нее были темные круги — она спала очень плохо и видела сны, населенные гарпиями, которые, гримасничая, летали вокруг нее, а потом набрасывались на ястреба и рвали его в клочья. Потом непонятно откуда раздался демонический хохот Марты и стенания Филиппины. Оказалось, что гарпия держит девушку в плену в этой самой башне. Альгонда в конце концов ушла прочь — туда, где ее ждал Матье. Судя по всему, эти сны были следствием неспокойной совести — Альгонда сделала выбор и теперь мучилась сознанием своей вины. Однако когда наступило утро, она уже не чувствовала себя ни виноватой, ни грустной.

— Пора вставать, мадемуазель, солнце уже высоко, — весело сказала она, останавливаясь у изножья кровати Филиппины.

Девушка открыла один глаз и тут же со вздохом его закрыла, и, чтоб яснее показать свое неудовольствие, натянула простыню на лицо.

— Как вам будет угодно, — Альгонда улыбнулась. Только знайте, что сегодня утром, очень рано, в замок прибыл рыцарь и сгорает от желания видеть вас прямо сейчас.

— Рыцарь? Какой рыцарь?

— Я ничего не скажу, пока вы не соизволите встать с кровати, — упрямилась Альгонда.

Из-под простыни показались глаза, потом сморщенный носик.

— Знала бы ты, что целых пять лет каждый день строгие монахини будили меня ни свет ни заря и вели в холодную часовню молиться!

— Зато сегодня утром все будет по-другому. Сейчас уже десять. Вы пропустили мессу и свой завтрак. Вставайте! Я принесла вам завтрак.

Филиппина вздохнула так, что могла бы разжалобить мертвого, но все же отбросила одеяло. Альгонда поднесла ей домашнее платье.

— Сегодня утром ты ведешь себя дерзко, — упрекнула Филиппина свою горничную, которая как раз помогала ей надеть платье поверх ночной сорочки.

— Пожалуйтесь на меня госпоже Сидонии, она разрешила мне вас растолкать, если не захотите встать по доброй воле.

— Черт бы побрал мою кузину!

Филиппина подошла к окну, которое Альгонда оставила открытым, и, любуясь долиной, потянулась, словно молодая кошка.

— Никогда так хорошо не спала, — призналась она, оборачиваясь.

На столе она увидела супницу, яйцо «в мешочек», кусочек курицы с пряностями, булочки и яблоко. Альгонда намазала для нее кусок белого хлеба сливочным маслом. Филиппина не смогла бы объяснить, почему, но это проявление внимания до глубины души тронуло ее. В аббатстве еда была очень скудной, и она успела забыть вкус домашней пищи.

— Кушайте, госпожа, иначе все остынет…

Их взгляды встретились. Филиппина улыбнулась Альгонде, испытывая к ней, как и накануне, после приезда, неожиданный прилив нежности.

— Зови меня Елена, — потребовала она, усаживаясь за столик с завтраком.

— Нельзя нарушать традиции. И потом, однажды утром вы прикажете меня высечь за дерзость.

Филиппина стала есть хлеб с маслом, пока Альгонда наливала ей в серебряную миску супа. Даже в Бати ей не было так легко. Она прожевала хлеб и издала легкий стон удовольствия.

— Ты станешь называть меня Еленой, когда мы будем одни, это приказ. И не стой передо мной, мне неловко, когда ты смотришь, как я ем. Ты портишь мне все удовольствие. Садись и угощайся. Булочек хватит на двоих.

Альгонда подчинилась.

— А теперь расскажи мне про этого рыцаря. Кто он? Чего хочет? — спросила Филиппина, снова откусывая от хлеба с маслом.

— Вы слишком многого от меня хотите. Я знаю только, что он госпитальер и приехал с тремя товарищами. Сир Дюма встретил их и разместил у себя, пока барон и госпожа Сидония не будут готовы их принять. Не знаю, о чем гость говорил с вашим отцом, но барон согласился приютить всех четверых на несколько дней. Я была в кухне, когда Марта, раздуваясь от важности, привела туда главного госпитальера. Мэтр Жанис подал ему завтрак. А когда я поднималась, госпожа Сидония попросила вас разбудить.

— Это все?

— Все. У меня нет привычки подслушивать под дверью.

— Жаль. По крайней мере, в этот раз, — сказала Филиппина и добавила укоризненно: — Ты ничего не ешь…

— Матье угостил меня первыми булочками, — с сияющими глазами сообщила Альгонда.

— Ты его любишь?

— Больше всего на свете.

И она опустила глаза, думая о том, какие последствия ее решение будет иметь для Филиппины.

— В Сен-Жюсе двое устроили из-за меня дуэль. И один из них был госпитальером. Когда я уезжала, он был при смерти. Надеюсь, его товарищ приехал не за тем, чтобы сообщить о его кончине.

— Даже если и так, вы в этом не виноваты.

— Почему ты так говоришь?

— Я верю тому, что госпожа Сидония рассказала моей матери. И тому, что вижу.

— И что же ты видишь?

— Вашу красоту, Елена. Волнующую и покоряющую сердца…

Она не закончила фразу. Очевидность сказанного непонятно почему породила в душе Альгонды волнение. Она опустила глаза.

— Возвращаю тебе комплимент, Альгонда, — чуть хрипло прозвучал голос Филиппины. Она кашлянула, прочищая горло, и продолжила: — Но это ничего не меняет. Я чувствую себя виноватой, что бы мне ни говорили, и с этим ничего не поделать. Я завидую тебе, признаюсь, потому что ты можешь любить безоглядно. Я же лучше буду держаться подальше от мужчин, чем соглашусь еще раз пережить такие душевные муки.

— И все же когда-нибудь вы полюбите, — заверила юную госпожу Альгонда, чтобы прогнать страх, который, как она догадалась, гнездился у последней в глубине души.

Если бы только она могла сейчас сказать Филиппине, как ее понимает!

— Никогда, уверяю тебя.

Альгонда не стала настаивать. Филиппина отодвинула от себя миску. Воспоминание о Филибере де Монтуазоне испортило ей аппетит.

— Спасибо за хлеб с маслом. Мама делала мне такой же, когда я была маленькой. Это воспоминание мне очень приятно. И мне очень хочется, чтобы у нас появились общие счастливые воспоминания. Много-много воспоминаний.

Альгонда кивнула, взволнованная нежностью, которую прочла во взгляде Филиппины. «Никогда не полюблю мужчину», — сказала она. Не означает ли это, что у девушки могут быть противные природе склонности? Она прогнала от себя эту мысль, в то же время удивляясь тому, что она не вызвала у нее сильного отторжения, как это случилось бы пару дней назад. Все дело, очевидно, было в чувственности, которую барон разбудил своим упорством, а Матье — своими ласками.