Книга Час "Ч", или Ультиматум верноподданного динозавра - Евгений Соломенко

В зале явственно отдавало чертовщиной. Утончённой, ослепительной чертовщиной. Чертовщина жила в этой музыке, в мечущемся по струнам смычке, в самом скрипаче с лицом полу-отрока – полустарца. Она витала между рядами и креслами, над причудливой смесью парфюмов, лосьонов, дезодорантов, над безупречными головками от престижного парикмахера и над безнадежными лысинами.

Эта дьяволиада рождалась из неистовой войны смычка со струнами. Музыка была заоблачно-высока, она распахивала нездешние горизонты, манила в иные миры. Она била в голову, как благородное вино, набравшее букет в погребах средневекового замка. Роджеру даже виделся этот замок: остроконечные копья башен пронзают небо, а внутри – высокие каменные своды, в которых витают отголоски былых веков. И портреты могущественных сюзеренов, и готическая геральдика гербов и штандартов, и полыхание дров в камине, в который можно скакнуть, не слезая с коня.

А вот и хозяин каменных хором: восседает за необъятным дубовым столом, обгладывая баранью ляжку. Он огромен и космат, словно дикий тур. Бараний сок стекает по рукам и бороде – красноватой, спутанной, нечистой.

У благородного рыцаря лапищи мясника, привыкшие управляться с двуручным мечом, и глазки медведя – крохотные и свирепые.

И всю эту фантасмагорию рождал уродливый сморчок, слившийся в неистовом соитии с чертовкой-скрипкой.

На сцене безумствовал Васыль – тот самый Овидий, лоцман петербургских катакомб, завсегдатай заброшенных монастырских казематов. Нацепив чёрную концертную пару и белопенное жабо, он выскочил из своей преисподней, чтобы всех этих застывших в зале увлечь обратно под землю, а может – наоборот – вознести на седьмое небо, заманить в такие выси, из которых уже не возвращаются.

Вообще-то Роджер не жаловал музыкальную классику. Но сейчас, приглашённый Викингом («Сольный концерт нашего Васыльчика! Концерт для скрипки Моцарта, Вольфганга-Амадея!»), подполковник оказался выбит из седла, обезоружен и обезврежен.

Без своего «Макарова» и всегдашнего удостоверения родной «конторы», вообще без всего – голый, в чем мама родила – он брёл за скрипкой по тернистым дорогам вечности, и ноги его покрывала пыль столетий. И грезилось бесконечно идти по этим тропам – каменистым, извилистым, и чтобы котомка за плечами была легка, а душа – наполненна. И – главное – чтобы приворотная эта музыка никогда не кончалась.

Его сердце билось радостно и тревожно: Роджеру предстояло десантироваться на незнакомую территорию с неизвестным заданием, без карты и компаса, без оружия и связи. Он застыл перед люком, разверстым в ночную пропасть, и незримая рука выпускающего хлопнула по плечу: «Пошёл!». Ледогоров шагнул в ночь без луны и звёзд, без запахов и красок, – и его подхватил мощный воздушный поток.

Отчего же поток тянет наверх? Притушенные огни десантного самолёта остались далеко внизу, потом пропали вовсе. Зато проступили звёзды незнакомого неба, чужих галактик. И холодные их лучи исполинскими ножницами перекраивали пространство по лекалам Космического Кутюрье.

Но вот не осталось ни галактик, ни звёзд. Поток несёт его сквозь лабиринты подземелий, мимо ржавых решёток и каменных «мешков», в которых белеют давно истлевшие скелеты. И бросает в огромную паутину, сплетенную, кажется, из канатов, и уже ползет к нему убийца-паук, косматый и мерзкий, тянет мохнатые лапы. Нет: не паук! Это протягивает пухлые руки юная красотка, рыжая и белокожая, и обнажённые плечи ее зовущи, а глаза – распутны и бесшабашны.

И нет уже красотки, а вместо нее – трое галантных кавалеров (камзолы – нежно-зелены, как майская дубрава). И бокалы венецианского стекла в руках кавалеров изысканны и высоки, и вино в них – самое что ни есть мозельское, самое рейнское, самое эльзасское…

…Роджер уже не помнил, кто он такой. Он поднимал в небо тяжёлый бомбардировщик, начиненный атомным грузом, и ждал, пока внизу появятся огни большого, красивого города. Он входил в женщину, яростно, страстно и нежно. Иногда он становился бесконечно древним, как Большая пирамида Гизы, а иногда понимал, что ещё не родился, что первый его беззубый крик – впереди.

Он был девственницей-жрицей Дельфийского оракула, и девкой из гамбургского притона, Джеком Потрошителем и печальным сказочником Андерсеном, королем сонетов Петраркой и королем ринга Кассиусом Клеем, был боссом безжалостной Якудзы и доктором Иоганном Фаустом из Виттенберга, алхимиком и чернокнижником.

Так и носило Весёлого Роджера, швыряло из огня в полымя, не давало перевести дыхание. И всё это было – музыка…

…А потом они с Викингом топтались подле служебного подъезда Филармонии, поджидая своего Паганини, чтобы вместе отправиться к Платонову домой и там отметить сегодняшний концерт.

«Да, профессор! – усмехнулся невесело Весёлый Роджер. – Я, чёрт возьми, счастлив, что мир славен не полигонами, а концертными залами. И венец человеческого гения – не ракетный комплекс „Тополь-3 М“, а белый рояль в замершем зале или эта вот скрипка старого итальянца. Но жизнь, профессор, так устроена, что эту скрипку и этого маэстро, и всех собравшихся в зале должен защищать тот самый „Тополь“. Хорошо это или плохо, не мне судить. И не тебе. Ибо не нами заведен такой миропорядок и не нам его отменять, снимать ракеты с боевого дежурства, разоружать армии. И скрипка, и человек, и белый рояль – слишком беззащитны, профессор, поверь мне на слово!..».

– …А откуда вы вообще его знаете, этого скрипача из подземелий? – поинтересовался Роджер.

– Как-то, ещё пацаном, он пришел ко мне в школу юных программистов. И быстро сделался учеником номер один. – Платонов утвердительно качнул львиной башкой: – Да-да, представьте себе! Судьба переборщила, наделяя этого парнягу талантами. Он – программист от Бога. И вдруг в один прекрасный день учиняет мне демарш: ухожу, не могу двум богам служить! Как я его ни уговаривал, как ни заклинал, – всё мимо. Скрипка оказалась сильней. Возможно, и к лучшему…

– Двум богам? – переспросил Ледогоров. – У меня ощущение, что он служит одному дьяволу. Большому и рогатому!

– Очень даже может быть! – засмеялся профессор. – На ангела наш Васятка точно не тянет. Я самолично его из скольких уже передряг вытаскивал! В нём постоянно какой-то кураж сидит, на подвиги толкает самые дурацкие. По норову ему бы не скрипочкой баловаться, а кистенем на большой дороге!

– Неужто такой бандит? – подначил Роджер.

– Бандит живет своим промыслом. А этот просто бедовый до безобразия. Чуть что не по нему – может и голову оторвать. Безо всякой, заметьте, личной корысти.

Это – абсолютно неправильный скрипач, противоестественный. На скрипке кто должен пиликать, согласно исконной природе вещей? Выросший еврейский вундеркинд – близорукий и сутулый, согнувшийся под весом своей скрипочки. А этот запорожец за Дунаем – с детства бил морды налево и направо. А обозлен, кажется, на весь свет – как дюжина чертей, у которых пропуск в ад изъяли.

Но тут дверь подъезда распахнулась, и в нее радостно вывалился неправильный скрипач и программист от Бога. Его сопровождал пожилой, сухощавый мужчина в тёмном старомодном костюме, чёрной водолазке, с седовато-чёрной шевелюрой, чёрными глазами и бронзовым лицом. («Чёрный человек» – с ходу определил Весёлый Роджер).