Книга Жизнь ни о чем - Валерий Исхаков

— А как же:

— Что?

— Мне неловко напоминать вам, — тянул я.

— Да что такое? Говори, не стесняйся, здесь все люди взрослые.

Не хотелось мне говорить об этом, но все же я напомнил ей о том давнем новогоднем вечере:

— И что с того? Да, потанцевала с мальчиком. А что мне еще оставалось делать? Не могла же я весь вечер с тобой танцевать! Ты ведь, Сереженька, к тому времени изрядно в меня втюрился, так ведь? И что бы хорошего вышло, если бы я тебя поважала? Стали бы говорить, что взрослая разведенная женщина соблазнила семнадцатилетнего мальчишку, несовершеннолетнего, к тому же собственного ученика: Мне это было надо? А с Андрюшей все было гораздо проще. Ему льстило, что я из всех выбрала его, ему это было нужно для самоуважения, для авторитета, он ведь уже тогда в лидеры рвался — и вы все ему в этом потакали. Все как один. И ты, Сереженька, в том числе. Поэтому ты и поверил легко, что я его выбрала. Хотел поверить. Про кого-нибудь другого из ваших не поверил бы, а про Андрея — легко. А мне он, хочешь, верь, хочешь, не верь, никогда по-настоящему не нравился. И любить он тогда вовсе никого не любил, кроме себя самого, даже и Веру. Хоть они и встречались с нею довольно долго, даже после школы встречались — это мне уже потом Саша рассказывал. Но любить он ее точно не любил. Она — любила, с ума по нему сходила, а он — нет. Это опять же для него был способ самоутверждения. Вот и ты ведь немного был влюблен в Верочку, правда?

— Не знаю:

— Да ладно тебе!

— Нет, честно, не знаю. Тогда мне казалось, что да. А теперь думаю, что она мне просто нравилась и еще — я завидовал Андрею и поэтому хотел добиться того же, чего добился он.

— Ну все правильно. Так я про вас с ним и думала. Один, понимаешь, авторитет завоевывает, другой ревнует и хочет тоже любви и славы: А бедные девчонки за все расплачиваются. Ладно хоть Ниночка нашла себе хорошего человека, вышла замуж, родила… Потом, правда, разошлись они, что-то у них не так пошло, но от этого никто не застрахован. А Верочка так и осталась одна на всю жизнь. Так всю жизнь ее тянуло в одну сторону — к Андрею. А его тянуло к власти, к большим деньгам, а Верочка была для него далеким прошлым.

— Зачем же они приезжали к вам? — как бы между прочим задал я главный для себя вопрос.

— Кто? — искренне удивилась Наталья Васильевна.

— Андрей с Верой.

— Андрей с Верой? — Она не поняла. — Ах, да: Но это ведь до меня было. Это они не к нам, это они к Саше и Анне Владимировне приезжали, еще до меня. Так что я ничего про то не знаю. Ничего Саша мне про них не говорил. Мне Анна Владимировна только рассказывала, что приезжали старые школьные друзья, а зачем они приезжали, чего уж они от Саши хотели — этого она так и не сказала. И я так толком и не поняла, сама-то она знала об этом или нет. И до сих пор не знаю.

— Может, они окреститься хотели? — спросила Наташа. — Тогда ведь это как раз модно было.

— А может быть! — охотно согласилась Наталья Васильевна. — Очень даже может быть. Конечно, так оно и было, скорее всего! Ну сами подумайте: разве не приятнее было им окреститься здесь, где такая красота, такая тишина вокруг, в такой красивой церкви, какая у нас тогда была, да чтобы не абы кто крестил, а свой, хорошо знакомый человек? Конечно, приятнее. И вполне мог Саша их окрестить. И записи об этом должны были быть в церковных книгах. Только вот книг не осталось, сгорели все книги, все записи во время пожара, когда Саша как раз погиб. И ничего, ничегошеньки спасти не удалось. Все сгорело. И Саша сгорел. Погиб в пучине огненной. Все он иконы хотел спасти да книги, утварь драгоценную, а спасти не спас ничего и сам погиб:

Наталья Васильевна всхлипнула, прижала к лицу полотенце и ушла в дом. Мы с Наташей сидели молча, не глядя друг на друга. Небо на закате постепенно остывало и приобретало серо-стальной цвет. И ласточки носились в вышине и тревожно кричали.

Через несколько минут Наталья Васильевна вернулась. Она уже успокоилась. На лице ее играла чуть печальная, но притом умиротворенная улыбка. Она принесла с собой бутылку водки — одну из тех, что прихватил я с собой на всякий случай, и вот пригодилась — и стопки. Села рядом с нами, налила, и мы выпили за помин души раба божьего Александра.

— Так вот, — продолжала Наталья Васильевна, выпив и закусив соленым грибком, — вовсе не ваш Андрюша знал, куда я от вас уехала, а как раз Саша. Он ведь не такой был, как вы, он был серьезный, совсем взрослый мальчик — и не мальчик даже, а юноша, взрослый мужчина, к тому же искренне верующий. И в семинарию он пошел не потому, что так было модно тогда, а потому, что искренне хотел служить Богу. И когда уезжал он в семинарию учиться, пришел ко мне, дал адрес и попросил хоть изредка ему писать: вы, говорит, Наталья Васильевна, всю душу мне перевернули вашими уроками, вы меня подвигли на служение, с вами хочется мне иногда делиться мыслью и чувством, а больше ни с кем, разве что с отцом-матерью, но это совсем другое, они многого не поймут, что мне порой сказать хочется, а вы поймете и если что посоветуете:

Так мы с ним расстались, и он стал мне писать, и я ему отвечала. Не слишком часто, не на каждое письмо, но регулярно отвечала, несколько раз в год. И потом, когда в Ленинград уехала, только ему одному мой адрес сообщила и попросила никому моего места пребывания не открывать, и он обещал мне и обещание свое сдержал. И позже, когда он уже окончил семинарию и женился и получил приход — такой у них порядок, чтобы жениться на поповской дочке и получать в наследство приход, — и тогда он мне тоже писал обо всем и фотографии присылал: церковь свою сфотографировал, жену, Анну Владимировну то есть, потом дочку:

А у меня в ту пору как раз начались неприятности. Родители мои умерли, и осталась я с младшим братишкой, который, к несчастью, стал наркоманом. И так с ним мне было тяжело, столько я с ним горя пережила, что только одной поддержкой Сашиной тогда и спасалась. Он меня и наставлял, и в горе утешал, и поддержку и приют обещал, если уж мне совсем невмоготу станет. Приезжали они ко мне в Ленинград, кстати, вместе с Анной Владимировной и Оленькой, жили у меня по целой неделе, город осматривали, храмы наши в особенности, ну и про жизнь мою несчастную и про их жизнь много мы переговорили. А потом братца моего убили какие-то злодеи, которые наркотиками торговали и его торговать заставляли, и мне позвонили и сказали, что брат им очень много денег задолжал, так что я должна им все отдать, иначе они меня подкараулят и изнасилуют, а если и тогда не отдам — убьют. А если я в милицию пойду, они родственников моих последних, двоюродного моего брата с женой и детьми, всех прикончат. И ведь точно сказали, где живет мой двоюродный брат, где работает, как жену и детей его зовут. И даже в какой школе у него дочка младшая учится — все они про них знали.

Списалась я тогда с Сашей, попросила у него совета, и он мне тут же телеграмму прислал: бросай все, приезжай, жилье и работу мы тебе тут найдем. Я как Богу ему поверила, ни секунды не сомневалась, сходила, помню, в церковь, свечки поставила за упокой родителей моих и брата убиенного, помолилась, квартиру быстренько продала — старая была квартира, но в хорошем месте, быстро ушла и за неплохие деньги, так что я к Саше с Анной Владимировной не совсем нищей приехала. Купила себе старенький домишко по соседству с ними и даже вместе мы купили подержанный «уазик», вездеходик такой, чтобы Саше было способнее по деревням соседним ездить, где даже и церкви нет. Стала я детей учить в сельской школе, подружилась с Анной Владимировной, очень она мне по сердцу пришлась, такая была милая женщина, такая спокойная, тихая, добрая, они ведь не по любви женились, а как бы по обязанности, чтобы ей в одиночестве не куковать и чтобы Саше приход получить, но такая уж она была милая и добрая, что жили они душа в душу. И когда умерла она неожиданно от рака груди, очень по ней Саша горевал, очень слезы лил, когда никто не видел, потому что как священнику ему положено было терпеть и молиться и говорить, что Анна теперь в царстве Божием, но когда мы были вдвоем, он очень плакал и говорил, что не знает, как будет без нее жить.