Книга Зачарованное озеро - Александр Александрович Бушков

class="p">Не обратили на них ни малейшего внимания только полдюжины Подмастерьев и молодых Мастеров, занятых добровольной и почетной по меркам улицы работой — наводили полную чистоту на Плясовой: подметали полы на плясовище и музыкальнице, смотрели, не расшатались ли доски, перильца и ограда, не надо ли их укрепить.

Всякая улица стремится перещеголять другие в чем только возможно — конечно, не выходя из разумных пределов. Гордость улицы Серебряного Волка — Плясовая, обустроенная лучше иных соседних. Круг шириной в добрых полсотни ромайлов выстелен толстыми досками из привозного издалека дуба, десяток лет стойко выдерживавшего колочение каблуков мужских ботинок и женских туфелек, из дуба же смастерены лавки для очеглядцев. А музыкальница не просто невысокий помост — полукруглая площадка с балюстрадой, поднятая на полудюжине колонн из цельных дубовых стволов в два человеческих роста, покрытых искусной резьбой. Так что сюда приходят не только жители улицы Серебряного Волка, но и обитатели окрестных, и всем места хватает. Даже порой появляются молодые дворяне со своими барышнями — весьма политесная Плясовая, не го что иные, где порой неспокойно.

В подходящую погоду вечерние пляски случаются четырежды в месяц, а также в праздники, к которым относится и день открытия Большой Ярмарки, то есть сегодняшний. Подождите, мы еще

всех за пояс заткнем: уже решено ближе к зиме построить стены с окнами и крышей, устроить там печи, так что и в зимние холода можно будет плясать без теплой одежды. Плясовых залов в Арелате хватает, но все они — чье-то частное владение, а это будет первый, принадлежащий всей улице. Уже и денежки есть, собранные разными путями, и недешевый Анжинер красиво нарисовал будущий зал и подрядился его строить с добрыми Мастерами, и добротно просушенные дубовые доски в должном количестве куплены за полтыщи майлов отсюда, в славной своими дубравами провинции Калион (бывшем небольшом королевстве, завоеванном королем Магомбером). Через месяц обозы с ними потянутся в столицу, и, когда работы закончатся, жители всех остальных улиц (за исключением разве что чисто дворянских) полопаются от зависти...

— Будут пляски, я так поняла? — спросила Тами.

— Ну конечно, — сказал Тарик не без гордости. — Видишь крюки на столбиках? На них разноцветные фонарики повесят, а с сумерками зажгут, и будет очень красиво. Те, кто постарше, после полуночи понемногу будут расходиться, а молодежь останется чуть ли не до утра — Плясовая не таверна и не лавка, вечерний колокол для нее не указ. Ты плясать любишь?

— Обожаю! — живо воскликнула Тами. — А ты пляшешь?

— Уже годочка два, как только вошел в школярские годы, — сказал Тарик. — И «фиолу» умею, и «тач-тач-тач». Знаешь такие?

— Знаю и умею, — сказала Тами. — А ты умеешь «павану» ?

— Вот «павану» нет, — честно признался Тарик. — У нас она считается танцем для благородных, почти никто ее не умеет, так что ее играют разок-другой, если кто-то закажет, а то и ни одного.

— А я умею «павану», — сказала Тами без тени хвастовства. — Мы ведь в Гаральяне не законченные дикари, у нас просто иные нравы проще и незатейливее, чем у вас в королевстве, а это совсем другое... А «павана» — старинный танец, многие его умеют, и не только при княжеском дворе пляшут, но и на деревенских праздниках. Что ты смеешься?

— Представил, как наши деревенские пляшут «павану»... Немыслимое дело, все равно что гербы себе взденут на ворота...

— Так это у вас, — прищурилась Тами. — У нас деревенские немножко другие. Ни кабальных нет, ни с повинностями... вообще-то, немного повинностей есть, но они на ваши совсем не похожи. А гербы есть и у городских ремесленников, и у деревенских, хоть и далеко не у всех и отличаются кое в чем от дворянских. У меня одна нянюшка была деревенская, но гербовая. Старинная традиция такая, традиция — это, по-вашему, негласка. Значит, «павану» плясать ты не умеешь... А если ее все же заиграют и меня пригласит кто-нибудь другой, ты будешь сердиться? Ревновать? В драку не полезешь? — И уставилась сиреневыми глазищами с неподдельным любопытством.

— Я тебя разочарую жестоко, — усмехнулся Тарик. — Ничуть не буду злиться, а тем более ревновать. И драк, представь себе, у нас не бывает, за этим следят строго. Пришлые порой пытаются, но только не наши. Драчуна запомнят и больше в жизни не пустят на Плясовую. Хочешь подраться — уходи за пределы улицы Серебряного Волка, на Аксамитную там или в лес на берег...

— Строго как у вас... — сказала Тами то ли насмешливо, то ли уважительно, Тарик так и не понял. — А из-за меня однажды на ярмарочных плясках в прошлом году подрались два молодых Егеря. Оба подошли приглашать на «кадичеллу» ухо в ухо, и ни один не хотел уступать. Ушли в лес, один так и не появился — побит был, стыдно стало... А второй пришел с огроменным синяком под глазом, но я все равно с ним плясать не стала, пошла с третьим. Я ж не обязывалась непременно плясать с победителем, да и зачем он мне такой с синячищем...

В ее голосе, на ее личике появилась явная мечтательность, с какой люди вспоминают особенно приятные события. Тарик с превеликой охотой задал бы ей парочку вопросов о ее былом, но это было бы ужасно неполитесно. И все же ощутил не такую уж слабенькую ревность к кому-то неведомому, но безусловно бывшему в ее жизни — нет сомнений, у него были предшественники

и в поцелуях, и в ласках, и в том, что произошло на мосту Птицы Инотали... очень возможно, даже и в том, что ему еще только предстояло. Студиозусы и Фишта не раз говорили, что смешно и глупо ревновать женщину к ее былому, в особенности если и сам не венец непорочности. Тарик признавал за ними правоту, но ничего не мог с собой поделать...

— Значит, я за тобой приду перед плясками, — сказал Тарик. — Ты, конечно, принарядишься, как всякая девчонка...

— Уж это непременно, — заверила Тами. — А как я узнаю, что уже пора наряжаться? Чтобы не носиться по дому в последний миг...

—