Книга Небеса ликуют - Андрей Валентинов

Итак, ослов у нас прибавится. А вот брату Манолису надо все же порекомендовать воспользоваться вожжами. Иногда помогает.

Долина Мертвых осталась позади, и я облегченно перевел дух. Сотни серых надгробий, обступивших со всех сторон узкую дорогу, черные старые деревья, заслонившие небо, тихий шелест, доносящийся словно ниоткуда.

И ни единого креста!

Даже бесстрашный шевалье явно обрадовался, когда мы выехали на открытое пространство. О брате Азинии нечего и говорить — бывший регент начал креститься, лишь только мы подъехали к высоким кладбищенским воротам. Невозмутимым оставались лишь сьер Гарсиласио да проводник — маленький худой татарин в драном халате и огромном малахае.

— Однако же тут покоятся отнюдь не христиане, — задумчиво молвил дю Бартас. — Странно, что мессер де Боплан не упомянул об этом месте!

— Караимы, — пояснил я. — Справа, на скале, их город. Монастырь будет слева, но чуть дальше.

— Караимский?

— Нет, — улыбнулся я. — Православный.

На третий день пути мы наконец-то увидели солнце. Тучи расступились, заполняя светом огромное ущелье, врезанное между серыми скалами. Мертвые не отпускали — мы въезжали в Иосафатову долину. Недоброе имя дали этому месту! Иосафатова долина — место встречи в день Страшного Суда.

Впереди был Успенский монастырь. Странный путь: караимская Долина Мертвых, Иосафатова и, наконец. Успение.

Дорога мертвецов. Дорога, где я искал следы мертвеца.

Выбора у меня не было. Если кир Афанасий не сможет помочь, придется ехать вслепую— Ехать самому — и вести других.

«Слепые — вожди слепых. Если слепой поведет слепого…»

Я думал увидеть храм, но передо мной была очередная скала. Узкие стертые от времени ступени вели в темную глубину. Маленькие окошки, прорубленные в серой тверди, издали походили на ласточкины гнезда.

Но крест все же был — неровный контур на выщербленном камне. Я с облегчением прочитал молитву.

Монастырь ушел в самые недра, словно пытаясь спастись от чужих сабель, вырубавших в людской плоти слова нечестивого Магомета.

Крепость Христова — последняя, все еще державшая оборону.

* * *

— Вы православный, сын мой?

Монах-привратник не спешил открывать узкую калитку. Настороженный взгляд из-под темного клобука, в руках — тяжелая палица.

— Я католик, отец. Мне нужен кир Афанасий. У меня к нему письмо.

— Оружие есть?

— Не ношу.

Молчание — долгое, настороженное.

— Войдете один. Ваши спутники подождут у входа.

…Ступени, ступени, маленькая темная часовня с мигающими лампадками у закопченных икон, снова ступени. Вверх, вверх, вверх…

Вокруг — сырой камень. Внезапно чудится, что это гигантский склеп, откуда нет выхода, есть только темные коридоры, узкие проемы дверей, ведущие в костницы, полные желтых черепов…

…И снова ступени.

Кир Афанасий оказался неожиданно молод — немногим старше меня. Я почему-то представлял его совсем иным — седым, согбенным, опирающимся на клюку.

Письмо от брата Манолиса он даже не стал читать, только взглянул на подпись.

— Чем могу помочь, сын мой?

Прежде чем ответить, я долго подбирал нужные слова. Последний раз по-гречески приходилось говорить еще в коллегиуме. Он дослушал до конца, подумал, кивнул.

— Помню. Мы похоронили этого несчастного за оградой. Он был католиком. Ближайший католический храм возле Альмы, но это слишком далеко.

— Это он просил переслать бумаги синьору Канари?

— Да. Мы чтим волю умирающих. Я лично записал его рассказ…

Обо всем этом я уже знал — или догадывался. Умирающий говорил по-русински, но игумен неплохо знал этот язык. Карту русин нарисовал сам.

— Были еще бумаги. Много бумаг — полная сумка.

— Что? — вскинулся я. — Кир Афанасий!..

Он впервые улыбнулся — невесело, одними уголками губ.

— Мы все сожгли. Он попросил и об этом. Наверно, я застонал. Во всяком случае, взгляд из-под темного клобука был полон сочувствия.

— Увы, сын мой! Увы… Разве что… Негромкий звон колокольчика. В дверь кельи заглянул кто-то безбородый, с острым птичьим носом.

— Латинский молитвенник!

Птичий нос исчез. Игумен повернулся ко мне.

— Умирая, он завещал монастырю свой молитвенник. Это католический молитвенник, но таким даром грех пренебрегать. Он может вам помочь.

Спорить я не стал. Почему бы не прочитать бессмертные слова «Ищите и обрящете»? Знать бы где!

Молитвенник оказался самым обычным — маленьким, в дорогом кожаном переплете с золочеными застежками. Я взглянул на первую страницу: «Milano, MDCILII A.D.».

— Перелистайте!

Наши взгляды встретились. Я вздрогнул. Зашелестели страницы…

Маленький, сложенный вчетверо листок бумаги оказался как раз между молитвами Святому Сульпицию — об излечении от хромоты и об удаче в бурю.

…Мелкий ровный почерк, знакомые латинские буквы…

«Согласно предписанию куратора миссии монсеньора Джеронимо Сфорца. Воеводство Киевское…»

Я затаил дыхание. Есть!

— Не буду мешать вам, сын мой. — Игумен встал, пальцы сложились троеперстием. — Будьте мудры, яко змий! И ягуар стал змием.

* * *

…Вырвано из тетради. Сверху — маленькая цифра «I». Первый лист, возможно, самый важный, оттого и положен в молитвенник. Мне повезло: умирающий просто забыл о нем, а кир Афанасий не решился сжигать то, что не велено. И отсылать брату Манолису тоже не стал. Удачно! Этот листок мог легко затеряться в недрах Среднего Крыла.

«Согласно предписанию куратора миссии монсеньора Джеронимо Сфорца. Воеводство Киевское.

Начало работы — март 1642 A.D.

Цель: пресечение эпидемии безумства, в особливости же на религиозной почве.

A. Определение границ территории, на которой предполагается воздействие, равно как мест с наибольшим и наименьшим резонансом…»

Я закрыл глаза, повторяя про себя странные слова. Думать можно будет потом. Сейчас — запомнить, заучить наизусть. «Пресечение эпидемии безумства»… Странно, очень странно!

«…B. Исчисление «даймона» сего места. Для этого требуется:

Наблюдение за поведением животных, птиц, и насекомых. Таковое же наблюдение за людьми, пребывающими купно, в особливости же под час церковных праздников.