Книга Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)

Галине и Семенову.

Хотя богатырь прапорщик действительно был двухметрового роста. Галина все никак не могла избавиться от своей многолетней привычки — сутулилась. Но сейчас даже это не могло испортить ее, похорошевшую от счастья. С алыми розами в руках и в длинном платье невесты, не белом, правда, — годы все же не те.

Свадебная процессия торжественно проплыла по осенней аллее от подъезда к машинам, увитым лентами, Галина обняла Веру, так что невысокая подруга уткнулась носом в ее грудь, и они зашептались в прощальном порыве слез и улыбок.

Наконец невеста оторвалась от Веры, уселась в машину. За нею, сложившись в три погибели, втиснулся жених Семенов.

Из окон общежития махали и кричали девушки.

Вера стояла и дольше всех глядела вслед удалявшимся в новую жизнь по бесконечной дороге осенних листьев.

Зима

1

Белым заснеженным утром общежитие бежало на работу. Бежало и потому, что, как обычно, припаздывало, и потому, что подгонял крепкий морозец. Но в этом утреннем потоке разговоры и смех по-прежнему не смолкали, хотя девушки и кутались в шубки, прятали носы в воротники, притопывали на бегу сапожками.

Ох уж эти сапожки… Они просто не давали спокойно спать вахтерше тете Зине! Она еще как-то переносила то, что давно уже ткачихи — особенно те, кто помоложе, — не делали различия, в чем ходить на работу по будням, а что прилично светлому воскресенью. Шубки, модные пальто, даже дубленочки — с этим тетя Зина, так и быть, смирилась. Но сапожки, такие ладные, так нежно облегающие стройные девичьи ножки — ну как можно их таскать почем зря каждый день?! «Да я б такую обувку, — причитала тетя Зина, — мыла, протирала и в мешок клала!»

Самые молоденькие девчонки — а в основном именно они щеголяли такими сапожками — смеялись: один раз живем, тетя Зина, на том свете все босиком гулять будем! На что им тетя Зина твердила одно: «Вы еще сами и не жили, и своего не нажили, а только мамкино проживаете!» На это тете Зине тоже лихо отвечали: ничего, скоро и сами заработаем! И верно, зарабатывали. Однако получалась вот какая штука: сапожки, купленные на свои заработанные, носились куда реже и бережней.

Впрочем, общей картины это не меняло. Каждый год появлялись в городе новые девчонки, нетерпеливо жаждущие своих радостей жизни, и потому все новые сапожки топотали на морозце по той же дорожке — от общежития к комбинату.

Веру догнала мрачная Лиза Лаптева. И с ходу брякнула:

— Верка, ну скажи: чего от меня мужики шарахаются?

Вера даже остановилась. Лаптева была неузнаваема, унылая челка свисала, прикрывая озорной глаз, и Лаптева даже не пыталась привычно сдунуть ее.

— Ты что, Лиза? Тебе что-то приснилось?

— Приснилось? — оскорбилась Лаптева. — Да я вовсе ночь не спала! Вчера Бортиков… ну что ты на Октябрьские познакомила… уж такой плюгавенький и тот сбежал! Почему?

Вера промолчала, пошла дальше. Ей явно не хотелось отвечать. Но Лаптева неотступно следовала за нею и ждала ответа.

— Понимаешь. — осторожно начала Вера, — ты… как бы тебе объяснить… ты девушка с характером.

— Не понимаю! — заявила Лаптева.

— Ну фильм такой был — «Девушка с характером». И другие фильмы вроде… Там нас, женщин, призывают дело не по делу, а характер мужчинам предъявлять: вот, мол, я какая лихая, независимая.

— А ты считаешь, — спросила с вызовом Лаптева, — им в ножки кланяться?

Вера молчала, обдумывала ответ. Не хотелось обидеть в сущности неплохую, хоть и строптивую подругу. Примеров-объяснений она, конечно, могла привести тьму. Взять хотя бы Левина из планового отдела. Вера их познакомила, а он Лизе сразу не понравился. Но Лаптева все-таки свидание ему назначила, на аллее перед общежитием. Сама же не явилась, а собрала девчонок под окнами: посмеяться, как он там мается. Мало того, пошел дождь, и бедный Левин слонялся по аллее — ведь даже укрыться негде, а Лаптева с подружками помирали со смеху, наблюдая из окна поклонника — мокрую курицу.

— Стелиться перед ними не надо, — сказала Вера, — но и так, как делаешь ты… Помнишь Левина из планового? Думаешь, такое забывают?

— Да плевать я хотела, если не понимают шуток!

— Плюй. Только мужчинам почему-то больше нравится, когда на них не плюют, а уважают. Понимаешь, Лиза, мужчины — они ведь тоже люди.

Лаптева была крайне озадачена этим открытием. Но совладала с собой и заявила убежденно:

— Домострой все это, Верка! А мы — девушки вполне современные!

— Но мужчины-то все больше старинные. Мягкости ждут, женской ласки.

Вера вздохнула и добавила:

— Понимаешь, Лиза, ты с ними вроде находишься в состоянии войны. Всегда начеку и готова дать отпор. А мужчины, представь себе, Лиза, желают мирного сосуществования!

К своему цеху Вера ехала на автокаре с закутанной в пуховый платок — один унылый нос торчит — конопатенькой водительницей Машей. И снова не было у Веры для нее никаких утешительных известий.

— Нет, Машенька, пока нет, — говорила Вера те же слона тем же виноватым голосом. — Не выходит что-то, понимаешь…

— Я понимаю. — клюнула носиком Маша.

— Но все равно ведь будет, я чувствую, очень скоро будет! — Вера ободряюще улыбнулась. — Ты не унывай, ты надейся.

— Я надеюсь, — не ответила на ее улыбку Маша.

Цех привычно грохотал. Ткачихи сновали вдоль станков, быстро, почти автоматически совершая все необходимые операции.

Вера работала как всегда четко и легко, засекая внимательно малейшие неполадки и тут же устраняя их. Сегодня никто ее не отвлекал. Ученица Милочка, работавшая за соседними станками, была уже вполне самостоятельна, деловита и умела — уроки наставницы пошли ей впрок. Технолог Леонид Григорьевич, любитель выяснять в рабочее время концертно-брачные вопросы, был в отпуске. Специально взял зимой, чтобы легче было с путевкой в Трускавец — подлечиться чудодейственной водичкой и успеть вернуться к Новому году. Потому что, как ощущала Вера, где-то к этому времени у него назревал решительный и, кажется, благоприятный разговор на тему руки и сердца с Женечкой — выпускницей культпросвет-училища по классу фортепиано.

Так что глаза и руки Веры были сейчас автоматически заняты работой, а мысли — мысли напряженно вертелись вокруг предстоящего не очень приятного разговора с медсестрой Люсей — рыжей зеленоглазой красавицей.

Они беседовали во время обеденного перерыва в медпункте комбината. Точнее, говорила только Вера, сидевшая на белой кушетке, а Люся, повернувшись к ней спиной, старательно и бесцельно переставляла с места на место склянки в шкафу, будто пытаясь за этим занятием укрыться от спокойного голоса Веры.

— Нет, ты скажи, Люся, ты ведь сама мне говорила: я