Книга Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

развале Эпохи Отца, то это не обходится без последствий для нашего существования. Действительно, мы видим, что «алгоритмы автонаучения» изловчаются засекать наши вкусы и удовольствия, отталкиваясь от наших интернет-посещений, с тем чтобы направлять наш выбор, определяя то, что нам будет предлагаться в качестве информации, знаний, потребительских товаров, социальных связей, любовного или сексуального партнера и т. д. ‹…› Таким образом, возникает новая картография едва заметных маршрутов, которая постепенно выживает Имя Отца, установив на его месте компас, потерявший способность к ориентированию[51].

Сколь бы искусно подобная стилистика ни задействовала оригинальный лакановский язык, нельзя не заметить, насколько внешнюю по отношению к нему аргументацию она реализует. Читателю предлагается социальная критика с характерными ламентациями в адрес общества потребления, якобы необратимо меняющего структуру субъекта, – явление, интересное философам, но не имеющее решающего значения в аналитическом опыте. Отцовская метафора утрачена вовсе не там, куда указывают авторы подобных текстов: ее кризис проходит по самим этим текстам, демонстрируя утрату другого порядка. Текст демонстрирует слепоту, аналогичную той, что постигла Эрнста Юнгера, посвятившего свои широко известные работы критике поглощающего общество нигилизма, сам стиль которой, по наблюдению Хайдеггера, служил симптомом кризиса совершенно иного типа, ускользнувшего от автора, захваченного пафосом обличения.

Точно так же на фоне масштабной интервенции социально-критической мысли в поле психоанализа необходимо помнить, что Фрейду подобный тон присущ не был и что в его работах, местами также содержащих нечто вроде Zietgeist-бюллетеня, нет ни намека на возможность субъекта под гнетом непосильных и модных соблазнов внезапно измениться настолько, что фрейдовский аппарат чтения этой структуры окажется негодным. В желающих поймать Фрейда на неточности прогноза никогда не было недостатка. Однако современный аналитик, увлекшийся новейшими и судьбоносными, как ему кажется, переменами в области технологий и медиа, на деле производит сугубо модернистский дискурс в форме апокалиптических пророчеств. Иными словами, он вовлекается в литературный и философский фантазм еще дофрейдовского типа: фантазм изменения человеческой природы вслед за техническим и социальным прогрессом.

Напротив, мысль Фрейда в этом отношении более выдержана, поскольку никаких изменений в положении субъекта в связи с так называемыми историческими переменами не провозвещает. Причина этого не в том, что «природа» субъекта статична или достаточно устойчива, чтобы пертурбациям сопротивляться, а в том, что в затруднениях, с которыми желающий субъект в своем становлении сталкивается, не предвидится никакого прогресса. Не принадлежавший к числу реформаторов Фрейд понимал, что любые изменения, в том числе в анализе, возможны лишь посредством нового извлечения из метафоры отца. Там, где подобного извлечения не происходит, эта метафора, напротив, служит лишь гарантией незыблемости достигнутых субъектом рубежей мужественности или женственности. Если и было в учении Фрейда что-то дерзкое, то это обещание субъекту возможности какого-то иного исхода.

Глава 10

Продолжение сексуации: книга

Хотя именно перезапуску сексуации посвящает свою деятельность аналитик, нацеливаясь туда, где субъект сталкивается с ее границами, это не значит, что до прихода в анализ субъект лишен возможности наслаждаться за рамками своей несостоявшейся генитальности. Более того, представление многих аналитиков о том, что способность наслаждаться обретает свою альтернативу только в анализе, приводит к герметичности психоаналитической среды. В силу оторванности от происходящего за ее пределами в ней систематически возобновляются процессы, указывающие, в каком направлении склонен двигаться субъект, чье желание не удовлетворено генитальной перспективой. Даже у тех, кому генитальные подвиги принесли славу, всегда остается множество других источников наслаждения.

Поиски этих источников, как правило, сопряжены с различными усовершенствованиями, в которых носитель сексуации опирается на масштабные последствия использования языка. Усовершенствования эти воплощены в «образовании» в широком смысле слова, этом главном детище современности, имеющем, как известно, далеко идущие последствия. Существует распространенный в гуманитарной среде взгляд на образование, согласно которому прослушавший учебный курс субъект преисполняется гражданской сознательности, которая позволяет ему противостоять мракобесию и силам политической реакции. Однако с аналитической точки зрения прямого отношения к этим процессам образование не имеет, поскольку прежде всего обеспечивает доступ к некоторым средствам наслаждения, с помощью которых субъект стремится оставить Другого ни с чем.

Все это позволяет заново подойти к вопросу сублимации, настолько поразившему современников Фрейда, что их единственно возможной реакцией на него стало лишь бесчисленное повторение термина. Сформулировать вопрос таким образом Фрейда, по-видимому, побудила смутная догадка, что сублимация представляет собой не только облагораживание влечения, но и его ускользание от ригоризма реального отца, требующего от субъекта смириться со своей генитальностью – то есть с тем, что объект влечения доступен ему только в одном и далеко не всегда удовлетворительном виде. Субъект с этим ограничением в конечном счете не соглашается, что заставляет его искать наслаждения на стороне, вызывая неудовольствие родителя (ибо ничего, кроме презрения к занятию науками и искусствами, реальный отец питать, несомненно, не может), которое, в свою очередь, заставляет субъекта от заданного его полом пути сексуации уклониться.

Не ускользнувший от внимания Фрейда, факт этот вместе с тем привел его к признанию образования и производных от него продуктов творческой и научной активности результатом перенаправления (Umwandlung) или отклонения (Ablenkung) влечения от первичного сексуального объекта и утраты непосредственного эротического компонента. Несмотря на вызванное этим глубокое замешательство читателей, привыкших к иному разрешению Фрейдом вопроса либидо, противопоставить что-либо такому определению оказалось настолько трудно, что долгое время оно оставалось практически нетронутым в самом анализе, а за его пределами даже легло в основу популярной теории приоритета воздержания от сексуальной разрядки, вызревшей в лоне моральной философии. Немалый вклад в ее укрепление внес и сам Фрейд. Объявив сублимацию выражением высшей зрелости желания, он так или иначе отождествил ее со зрелостью иного типа, которая выражается в покорности судьбе, обрекающей желание субъекта на генитальность и сопутствующие ей общественные и супружеские обязанности.

Очевидно, что субъект, в том числе современный Фрейду, крайне далек от подобной гармонии социального и сексуального. Ей, в частности, мешало то, что объект сублимационного характера ничем по своим свойствам от любого другого не отличается. Поначалу мелькавшие у Фрейда подозрения на этот счет вскоре переросли в уверенность, которая позволила ему решительно отгородиться от популярных в его время философских рассуждений о высоком метафизическом предназначении искусства, сублимирующего сексуальную невоздержанность. Иными словами, субъект точно так же наслаждается символическими средствами – уклонениями и признаками недоступности объекта, из которых и складывается дискурс образования, как и несублимированным частичным объектом, поскольку для извлечения из него наслаждения тоже необходим специальный инструментарий. Последний Лакан находит в инстанции означающего, которая гарантирует, что субъект ничего о самой сути получаемого им наслаждения не знает и разбирается лишь в средствах его извлечения.

Сказанное означает, что