Книга Золотые апостолы - Анатолий Дроздов

Мы работали на три стола. Павленко занимался посудой, оружием и драгоценностями; Рыбцевич – нумизматической коллекцией; мне доверили простейшее – считать монетное серебро. Хотя его было целых четыре мешка, дело оказалось легким: оборотная монета была всего нескольких номиналов, чеканки двух веков. Российских денег в мешках не оказалось: граф Чишкевич, очевидно, был настолько уверен в победе Наполеона, что не стал их сохранять.

Мы считали вещи и предметы, диктуя названия и количество трем приставленным к нам секретаршам. Когда груда учтенных сокровищ на столе становилась заметной, один из молчаливых людей в штатском ссыпал ее в инкассаторский мешок, куда отправлялась и копия описи. Работа была нудная, но шла быстро. Без Михаила Андреевича Рыбцевича мы провозились бы дольше. Он мгновенно определял взятую из мешка монету, и первое время даже ойкал при этом. Потом перестал…

По договоренности с Виталиком я забрал из подземелья оставшуюся там одежду Кузьмы, объяснив, что она просто выпала из сумки в ходе борьбы с "собакой". В курточке следователь нашел паспорт Кузьмы, поэтому препятствий чинить не стал, посетовав лишь, что два важных свидетеля так рано уехали – теперь с допросом их будет морока.

В первый вечер мне удалось улучить минуту и забежать к деду Трипузу. Там я торопливо собрал свои вещи. Прятаться уже не было нужды, равно как и охранять деда с Дуней. А от гостиницы к банку было куда ближе. Дед троекратно поцеловал меня на прощание, а Дуня, покраснев, встала на цыпочки и стеснительно чмокнула в щечку.

– У тебя когда сессия? – спросил я, торопливо царапая на листочке свой адрес и телефон.

– В январе, сразу после Нового года.

– Приезжай ко мне на Рождество, обязательно!

Она молча кивнула.

– Увидимся! – бросил я, садясь в свой драндулет.

…Мы действительно увиделись, спустя два дня. Дуня сама разыскала меня в гостинице, и, выслушав ее, я молча пошел к машине.

…Дед Трипуз сделал маленький красивый ящичек из гладко отфугованных и плотно подогнанных досок. Оббил его изнутри куском темного бархата. Мы аккуратно переложили в ящичек кости из картонной коробки заведующего местным музеем. "Дедушка" ловко использовал момент и выпросил у моих профессоров деревянные статуи апостолов. Кости мнимой жены каменщики его больше не интересовали. Оба доктора наук, ошалевшие от того, что им приходилось в эти дни видеть и пересчитывать, воспользовались чрезвычайными полномочиями, которыми их перед выездом в Горку наделил министр культуры, и подмахнули бумагу. Статуи под бдительным надзором "дедушки" перенесли в правое крыло монастыря. Скороспелым решением местной власти его выделили местному музею (заведующий и здесь не опоздал). Как довольно сказал мне "дедушка", у него будет уникальная экспозиция – туристы хлынут в Горку толпами.

Вторая половина монастыря и храм остались за местной православной общиной, которую возглавил молодой священник, отец Игорь. Его привезли в Горку в тот же день, когда приехала спецколонна из столицы, и представили пастве. Потрясенная последними событиями община приняла нового пастыря безропотно.

Отец Игорь и отслужил панихиду над останками Ульяны Бабоед. Доказательств, что это именно Ульяна, у нас не было никаких, поэтому панихиду служили по неизвестной. После чего я, Дуня и дед Трипуз отвезли ящичек на кладбище. Там Дуня указала на заросшую густой травой площадку за кованной металлической оградой. Я не стал допытываться, почему именно эта могила выбрана ею местом успокоения Онисима Браги – Дуне было виднее… Выросшая рядом старая липа вдавила толстым стволом часть ограды внутрь, калитка перекосилась да и приржавела – мне пришлось лезть через верх. Маленькой лопаткой из своего автомобильного набора я вырыл небольшую яму под покосившимся кованым крестом, опустил в нее ящичек и посыпал его освященной священником землей. Дед Трипуз прочитал молитву, и мы молча постояли у свежего могильного холмика, думая каждый о своем.

Я отвез Дуню и деда в Заречье, где торопливо попрощался, не предполагая, что вновь увижу их еще очень и очень не скоро. Отъезжая, увидел в зеркало: дед крестит меня вслед, а Дуня стоит, тесно прижавшись к своему воспитателю…

Сделав опись содержимого каждого мешка, мы с профессорами сличали ее с документом – тем, что Кузьма тайком передал мне в комнате отца Веслава. Это был краткий список, составленный на польском языке и написанный мелким, прыгающим почерком – его автор был или очень стар, или болен. Но читать было не трудно, особенно Рыбцевичу, знавшему и современный и старый польский в совершенстве. Эти странные строчки до сих пор стоят у меня перед глазами…

"Апостол Петр – коллекция "нумизматычна": 1387 золотых монет и 8 323 серебряных.

Апостол Павел – казна золотая: 136 ноблей, 84 португала, 6044 дукатов разных – всего 6 264 золотых. Украшения для причесок, накладки для туфель – бриллианты, изумруды, сапфиры, аметисты…

Апостолы Иаков Воанергес, Иаков галилеянин, Фадей, Филипп – казна серебряная: талеры, двойные талеры, полуталеры, гульдены – всего 62 747 монет в четырех мешках.

Апостолы Варфоломей и Матфей – большой столовый серебряный сервиз: блюда большие и малые, кубки, – всего 72 предмета.

Апостол Фома – малый золотой сервиз и столовые приборы – всего 24 блюда и 48 предметов.

Апостолы Андрей и Симон – оружие: 9 сабель и 11 шпаг в ножнах из серебра и золота с каменьями.

Апостол Иоанн – оружие: 12 пар пистолетов в золоте и серебре…"

Память у бывшего дворцового эконома оказалась крепкой не только на обиды: все совпало до последнего полуталера! Тот, кто перетащил мешки из потайной комнаты и замуровал их в нише, воспользоваться находкой не успел.

– У такого магната могло быть и больше, – сказал разохотившийся Павленко, когда мы закончили опись.

– Много ушло на уланский корпус, – возразил Рыбцевич, – немалую казну он, наверняка, взял с собой на войну. Может, был и, возможно, есть где-то еще тайник. Но в любом случае…

Михаил Андреевич не договорил, но всем и так было ясно: мы имели дело с самым большим кладом на континенте; уникальным как по фактической ценности, так и по научной – даже датировать время его захоронения можно было с точностью до недели.

Я ничего не сказал профессорам о кожаном футляре с "паперами", который утащил под шумок Веслав Готен-Капский. Упоминаний о документах в описи Доминика не было, а сам отец Веслав, как поведал мне всезнающий Виталик, спешно уехал из Горки той же памятной ночью. Судя по тому, что всего через два дня на его место заступил срочно присланный новый ксендз – полный мужчина средних лет, отъезд Веслава был согласован с его церковным руководством. Я до сих пор не знаю, что было в том футляре. Тестамент, подтверждавший право графов Чишкевичей на владение огромными земельными владениями? Сигнет – фамильный перстень-печать? Все это могло заинтересовать честолюбивого потомка графа, но священника-иезуита? Была еще версия. 21 июня 1773 года папа Климент XIV своей буллой ликвидировал орден иезуитов, но он до 1820 года, милостью Екатерины II, Павла I, а потом – и его сына Александра, оставался в Российской империи. Может, были у ордена секретные бумаги, которые он хотел спасти от превратностей войны? Против этого восставала историческая наука: магнаты постоянно доверяли сохранять свои сокровища монастырям, но не наоборот. Но апостолов замуровали в монастыре…