Книга Тризна - Александр Мелихов

С тех пор Олег проходил мимо этих молодцов не только с той инстинктивной ненавистью отвращения, которую он испытывал к паукам или крысам, но и с некоторой долей почти мистического страха – сумели же переступить. Через гордость, через красоту… Да люди ли они? Похоже, ими и для них и создавались экономические теории.

Проблема Легара мигом унесла бы его из этой помойки, но с артюхинскими книжками так не получалось: «Указанное соответствие не дает оснований для количественного сравнения результатов производства или измерения эффективности производства, взятого в плане как количественном, так и качественном», – казалось, эти зануды искренне считали, что тусклое и тягомотное – это и есть умное. Курсовик третьесортного третьекурсника у них считается математической теорией, мысленно плевался Олег, но потом какая-нибудь случайная фраза включала его собственное воображение, гнавшее его сначала в коридор, потом на улицу.

Любая книга черпает из тебя же, и из пустоты или из помойки она и зачерпнет…

Осторожно неся себя, словно кастрюлю с кипятком, он брел в промзоны, на товарные станции, – а в кипятке варилось, варилось… К нему вернулось чувство мировых взаимосвязей, и радостно было ощущать, что работа и его души частью зарождается здесь, в лязге сталкивающихся вагонов и дыме фабричных труб, – как один и тот же желудок питает и мышцы, и ногти, и мозг, и глаза. Он любовно поглядывал на цистерны, чумазо-лоснящиеся, как поросята, хотя в чумазости их и не было ничего хорошего – это же расплесканное горючее.

На товарной станции ему и открылось: показатели – это дела, по которым судят о тебе. Вот он всю жизнь боялся опозориться, что-то хотел показать другим и себе – это и были его показатели. Показатели требовали – и конструктор по ночам сидел над чертежами; показатели требовали – и директор завода топил его изобретение…

И Олег проникался ко всему окружающему отеческой нежностью. Ему начинало казаться, что товарняки перегоняют по натруженным жилам-рельсам его собственную кровь – лес, металл, уголь, нефть… Ее добывали где-то люди, проливавшие пот девяносто шестой пробы, и ее же расплескивали такие же люди, подпавшие под власть других показателей. А вот если придумать такие показатели, чтоб каждый тянул одеяло на себя, а получалось, что все тянут в нужную сторону…

Нет, лучше не показатели, а цели: показатели – это то, что мы показываем, а цели – к чему на самом деле стремимся. Люди, разумеется, стремятся к тому, чтобы ощущать себя красивыми и бессмертными, хотя бы в слиянии с каким-то Великим Потоком – все остальное только суррогаты бессмертия и красоты. Но те недочеловеки, которые выдумали экономическую науку для других недочеловеков, считают целью доход. Общий доход – общая целевая функция, частный доход – частная.

«И что? А то, что общий доход можно распределять как угодно, и все равно всем будет выгодно трудиться на общее дело. Получу я сотую или миллионную часть от общего пирога, все равно моя доля увеличится, если увеличится пирог. Но настоящим-то, невыдуманным людям важно не столько то, чтобы получить больше, сколько то, чтобы получить больше других! И какое общее дело для них ни придумай, они будут состязаться друг с другом. А вот на чем они при этом могут примириться, это вопрос».

С чем они и вошли к Солонскому. А что было после, помнилось плохо, – и слава Богу. Да, начали совместную работу…

Люди состязаются друг с другом, делая вид, будто борются за общее дело, – на чем же они остановятся? И остановятся ли вообще? Олег нащупывал эту точку примирения, стараясь писать побольше формул: чем больше их удастся предъявить Артюхину, тем легче будет притвориться, что ничего не произошло.

Прибежал Филя без всяких «здравствуйте» и «до свидания»:

– Твой заказчик может подписать досрочно сдачу этапа? Нам нужно для соцсоревнования. Имей в виду: через два дня я буду докладывать Обломову!

Было уже поздновато, и Олег решил звонить Артюхину на следующий день, дал себе поблажку.

Вечером к нему без стука явился Николай с нескончаемой повестью, как у женщины из соседнего дома отдыха утонули сразу два сына: подъехали на коньках к плотине – и салют, с пионерским приветом. Олег изо всех сил старался не понимать, и только радовался, что Светка задерживается на своей уборке, но Николай все сопереживал со все бóльшим и бóльшим смаком: «Да… представляешь, каково теперь матери? Приехали, называется, отдохнуть», – пока Олег не заледенел от ужаса. Нет, такая здоровенная душа – это уже чересчур!

Николай заодно еще раз осмотрел его книги и еще раз констатировал, что книг много, а читать нечего, – оказалось, он привык быть с Историей на самой короткой ноге: «Вот я читал… эх, седьмой том не могу достать! Это действительно эпопея – вся тайная война раскрыта, – Черчилль, Рузвельт, Тимошенко…»

Но когда он наконец удалился, Олег почувствовал, что в сравнении с усатой грелкой из Гостиного Николай ему прямо духовный двойник, они оба не переступают через какой-то общий порог.

Он почитал под настольной лампой «Великого Гэтсби» ин инглиш со словарем, пока не начал возиться и кряхтеть Костик в своей кроватке за решеткой, и Олег пошел сунуть ему соску, натянутую на рожок с чаем. Комната казалась роднее родного, потому что после лампы он решительно ничего не видел. Наобум водя пережатой соской, он внезапно почувствовал, как крошечная лапка завладела его мизинцем и настойчиво тянет куда-то. И вдруг мизинец охватило совершенно неземной нежностью и теплом; Олег не вмиг догадался, что Костик просто-напросто сосет его палец, – для называния этого на человеческом языке не было слов, – новенькая душа, так недавно явившаяся в мир, еще не успела как следует воплотиться и оставалась наполовину эфирной. Однако высвободить мизинец от нее удалось не без усилия – как пробку из бутылки и с таким же чмоканьем.

Олега пронзило счастливой болью, и отлегло от души – да что уж такого он с Артюхиным сотворил, чего по пьяному делу не бывает – Артюхин первый ухватил его за шкирку. Однако назавтра, пока он раздумывал, в каких выражениях обратиться к Артюхину, Филя строго потребовал его к телефону в приемную Обломова:

– От заказчика!

Олег напрягся, ожидая, что скажет Артюхин, но оказалось, звонит женщина – Людмила Анатольевна. Их организация приняла обязательство о досрочном выполнении плана, так не может ли Олег поскорее представить отчет по первому этапу?

– Главное, чтобы были ключевые слова, мы все равно хотим расторгнуть договор. Им у нас некому после Артюхина заниматься.

– Простите, что значит «после Артюхина»?

– Ах да, вы же не знаете! Артюхин попал под электричку.

– Машинист видит: впереди что-то черное белеется – а это наш Ратмир устроился, свернулся калачиком, как у себя на тахте, – Людмила Анатольевна, очень бравая мадам, излагала так, словно некий известный хохмач отмочил еще одну дико балдежную штуку. – Машинист, конечно, затормозил, но Ратмира щитком проволокло метров двадцать, от филейной части кус мяса оторвало. Он бы выжил, только мотор отказал. Он только и успел сказать: «Доползался!» Они его погрузили в кабину и отвезли в Выборг. Электричка была выборгская. А в Выборге никто не знает, кто он такой, документов никаких нет. Его в морге засунули в полиэтиленовый мешок, он там и пролежал больше недели – черви уже вот такие! – Она показала наманикюренный мизинец.