Книга Знамя Победы - Борис Макаров

…Одно из своих любимых, а может, и самое любимое место Генка нашел километрах в пятнадцати от села. Это позволил и помог ему сделать подарок отца – велосипед.

До моста от села асфальтовая трасса. Отходящая от трассы проселочная дорога ровнее асфальтовой, накатана машинами, утрамбована ногами людей, колесами телег. Она намного старше трассы. И тело ее, как тела всех стариков, жестче и в конце концов выносливее тела молодой, блещущей асфальтом дороги. Асфальт вязок в жару, ломок в мороз. Земля выносливее и долговечнее.

Генка тоже пацан выносливый. Родной землей вскормленный. Родной рекой вспоенный. Прибежит с солнышевского огорода, где он с утра до солнцепека по два часа работает, кусок хлеба – в сумку, велосипед – за ворота. Ворота на задвижку – и вперед по трассе, по проселку к своему заповедному омуту. Удочки он с вечера к раме велосипедной привязывает, крепко привязывает, проверяет, чтобы не болтались, не расшатывались. Портфель старый-престарый, с которым еще, наверное, даже не он, а мама или отец в первый класс ходили, с разными рыбацкими принадлежностями – баночками с крючками, запасными поплавками, червями в мешочке, из старого маминого капронового чулка сделанном, катушкой с леской, коробочкой со свинцовыми грузилами, – тоже с вечера на багажник привязан, или, как отец, моряк бывший, говорит, «принайтован». Червей дождевых, для любой рыбы наживку надежную, Генка сам догадался в капроновом чулке возить. Очень удобно – и место лишнее не занимают, и живут долго. Капрон воздух хорошо пропускает, да и земля в мешочке постоянно пересыпается, перемешивается – червякам задыхаться, слеживаться в один комок не дает.

…Здорово это. Ух, здорово! – не ехать – лететь на старом, сделанном еще в советские времена, а поэтому прочном, надежном и легком велосипеде по гладким дорогам, по асфальтовой трассе с ее обочинами, обрамленными узловатыми, но всегда зелеными ильмами, каким-то чудом растущими на серых, сухих щебеночных осыпях. У каждого дерева свое лицо, своя осанка. Гнутся, извиваются стволы, борясь за жизнь, за каждую каплю влаги. Обжигает их корни раскаленный солнцем щебень. Ранят деревья снова и снова сползающие по склонам сопок осыпи. Больно ранят, глубоко ранят. Но живут ильмы. Живут…

…На мосту – остановка. Не для отдыха. Отдых впереди. Для того, чтобы хотя бы несколько минут полюбоваться с высоты моста Большой рекой. С высоты моста она кажется величественной – многоводной даже в засушливый год. Камни и коряги на ее дне, хорошо просматриваемые сверху особенно в солнечный день, кажутся огромными рыбинами. А иногда, если посчастливится, можно увидеть, как одна из этих коряг вдруг начинает двигаться против течения или сделает бросок влево или вправо. Ну конечно, это таймень – царь-рыба Большой реки. И у какого рыбака при виде такой рыбины не замрет, не дрогнет сердце…

Но излишне терять время нельзя. Впереди еще добрый десяток километров пути до любимого омута. Тайменя на обыкновенную удочку не поймаешь. Карасиный крючок с самым красным и самым толстым червяком для него как для слона дробинка. Таймень даже не увидит такую наживку, а увидит – оскорбится: «Я что, дурак, что ли?..»

…Езда по проселочной дороге – плавание, полет по морю трав и цветов. За каждым поворотом – новая картина, новое открытие. Да-да – всегда новое. Новое, если ты даже только вчера проезжал по этому месту. Одинокий таловый куст – поворот – и серебряное озерко-зеркало только-только расцветшей пушицы… Маленький взгорок – и снова перед глазами уже голубое озеро васильков или алый разлив кудрявых саранок. А за ними – солнечные пятна, яркие-яркие солнечные пятна – желтые лилии… Рощица диких яблонек. И не беда, что плоды их настолько мелки, что летом почти невидимы на фоне ярко-зеленой листвы и прыгающих по ней солнечных зайчиков. Осенью, когда листва опадет и ударит первый морозец, а за ним другой-третий, яблочки-невелички превратятся в янтарные бусины и такими вкусными-сладкими, нежными станут – и птица не пролетит, и человек не пройдет мимо…

Черемуха… Колючие заросли шиповника… Едва заметная, полузаросшая травой тропинка… Стена таловых кустов… И вот он – заветный омут спрятавшейся в зеленой кипени трав и кустов протоки.

Каждый раз, стоит лишь Генке приблизиться к берегу омута, раздается тяжелый приветственный всплеск огромной, старой, греющейся в теплой прибрежной воде щуки. Генка не раз видел ее. Поставит свои нехитрые снасти – пару удочек да трехкрючковую закидушку-донку, – затихнет, и почти тут же из зеленой глубины, кое-где прошитой красно-бурыми нитями водорослей, поднимается к поверхности и идет к берегу огромная, похожая на крокодила щука. Она стара, очень стара. Даже с берега видны мшистые наросты на ее лбу и жабрах. Видимо, как и старики-люди, щука мерзнет даже в теплой, прогретой июньско-июльским солнцем воде, а поэтому спешит поближе к береговому мелководью. Старая щука мудра. Прижавшись боком к берегу, она попадает в рассеянную тень береговых трав. Травы разноцветные, с резными, круглыми, узкими и широкими листьями. Тени от них падают на пятнистые, пестрые бока рыбины, и она становится невидимой ни сверху – с берега, ни сбоку, со стороны глубины омута.

Замершая, блаженствующая в теплой воде хозяйка омута кажется спящей или вообще кажется старой, затонувшей, осклизшей от долгого пребывания в воде корягой.

Мелкие рыбешки – гольяны, сорожки, пескари – и мальки рыб покрупнее – карасики, сомята, сазанчики, чебачата и те же щурята – любят коряжистые, тенистые, прогретые солнцем места и, забыв об осторожности, подплывают к замшелой хищнице. Щука, как бы добродушно зевая, открывает пасть. Самые глупые, самые любопытные из рыбешек с восторгом разглядывают частоколы ее зубов, лабиринты жаберных щелей, бесконечный, темный тоннель глотки. Мудрая, хитрая, опытная, старая хищница делает легкое движение плавниками, бесшумно продвигается на четверть вперед и спокойно, даже чуточку равнодушно закрывает пасть…

И снова дрема, блаженное чувство слияния с теплом, тишиной, покоем…

Генка никогда не пытался и не пытается поймать щуку. Он опытный рыбак и на собственном опыте знает: за мудрой старой рыбиной погонишься – без ухи останешься.

Полюбовавшись щукой, он переключает внимание на поплавки. Закидушку Генка ставит реже. На донку хорошо ловятся донные, ночные рыбы – сомы, налимы. Но на то они и ночные, что охотятся, кормятся ночью. Генка же с закатом солнца спешит домой. Как-никак до темноты надо проехать пятнадцать километров…

…Тишина… В сантиметре от уха тонко звенит глупый молодой комарик. На расстоянии вытянутой руки покачивается на таловой веточке пушистый серо-голубой шарик – камышовка, доверчивая, излишне доверчивая птичка. То на один, то на другой поплавки садятся лупоглазые стрекозы…

Но вот один из поплавков удивленно покачивает красной шапочкой и нехотя, лениво уходит под воду…

Генка не торопится, не суетится, поднимает удилище, и через минуту в траву у его ног ложится золотой слиток – карась. И хотя поплавок второй удочки тоже скрывается под водой, Генка не спешит. Укладывает пойманного карася в сумку, поправляет наживу, закидывает удочку и только потом берется за второе удилище…

Генка не жадина. Поймав пятнадцать – двадцать карасей, а если повезет, соменка, он собирается – аккуратно сматывает удочки, закидушку-донку, высыпает из банки червей в ладонь и забрасывает их в омут. Снова привязывает удочки к раме велосипеда, портфель со снастями и рыбой – на багажник, привычно проверяет, не спустили ли камеры, и отправляется в обратный путь. Даже при хорошем клеве рыбы азарту не поддается. И отец, и мать не раз и не два внушали сыну: «Человек не должен жить одним днем. Нахапаешь с избытком сегодня – ничего не получишь завтра…»