Книга Россия и становление сербской государственности (1812-1856) - Елена Кудрявцева

Идя на соглашение с европейскими кабинетами, российские власти умышленно избегали переговоров с Францией, ориентируясь лишь на союз с Великобританией. Известны самые нелестные отзывы Николая I о Луи-Филиппе как о «короле баррикад». «Отношения наши с тюильрийским двором ныне как бы вовсе не существуют. Государь не доверят прочности существования во Франции порядка вещей», – писал Бруннов[374]. Русско-французское противостояние отвечало интересам сент-джеймского кабинета: англичан пугала возможность союза между этими державами. Распад Османской империи, по мнению Лондона, повлек бы ее раздел на два государства, и в Египте и Сирии господствовала бы Франция, а в европейской Турции – Россия. Известна речь Гизо во французской палате депутатов 20 июня (2 июля) 1839 г., в которой он заявил: «Как ни желательно поддержать целостность Османской империи, это невозможно, поэтому нужно способствовать естественному отделению от нее составных частей, отпадающих сами собою, как камни от ветхого здания. Желательно, чтобы части эти не доставались соседям, а образовали новые, вполне самостоятельные государства, призванные занять место Османской империи в системе равновесия Европы»[375]. Пользуясь преобладающим влиянием в Греции и Египте, Франция могла рассчитывать на его сохранение и в новых государствах. Россия, в свою очередь, как официальная покровительница православного населения Турции, могла быть заинтересована в образовании независимых славянских государств – Сербии, Черногории и Дунайских княжеств. Однако российские власти никогда не выступали публично с подобными предложениями, постоянно подчеркивая стремление сохранить нерушимость османских владений. В то же время очевидным является тот факт, что каждая из этих держав имела строго очерченную область влияния во владениях султана. Но поскольку Николай I занял по отношению к Франции непримиримую позицию, Англия получила возможность манипулировать русско-французскими отношениями в своих интересах, играя на противоречиях между этими странами и препятствуя их взаимному сближению.

В начале сентября 1839 г. барон Бруннов прибыл в Лондон со специальным поручением. Он должен был представить свой вариант европейского соглашения по турецко-египетскому урегулированию. Исходя из условий российского МИД, «морские державы» должны были отказаться от мысли об общем ручательстве за целостность Османской империи, поскольку этот вопрос по-прежнему остается в компетенции двух причерномор ских империй. Державы должны были признать закрытость Босфора и Дарданелл как в мирное, так и в военное время, что в целом отвечало интересам России. Следующим условием российского правительства было требование не вводить англо-французский флот в Мраморное море одновременно с появлением русских морских сил у стен Константинополя. Россия будет выполнять на Босфоре миссию от имени объединенных сил – лишь на такие «коллективные» действия был готов петербургский кабинет. В этом случае, даже подчиняя свой флот «общим» интересам держав, Россия удерживала за собой право действовать на Босфоре без реального участия их морских сил.

В ответ на согласие Англии с выдвинутыми условиями российский кабинет обязывался отказаться от Ункяр – Искелессийского договора. Таким образом, план, с которым Бруннов прибыл в Лондон, вполне отвечал намерению Нессельроде заменить соглашение 1833 г. общим договором, не потеряв его выгод.

«История эта описывалась много раз, но некоторые ее узлы трудно распутать и по сей день», – пишет Ч. Вебстер[376]. Все исследователи едины во мнении, что англичане были «изумлены» предложениями Бруннова. Пальмерстон считал, что следует воспользоваться расположением России, для того чтобы «ввести оттоманский вопрос в европейское народное право. Для всех нас, – признавался он, – будет великою выгодой уничтожить без борьбы этот исключительный протекторат»[377]. Ему вторил Меттерних: «Настоящее затруднение… лежит между Парижем и Лондоном, ибо Россия – наша»[378]. В то же время было очевидно, что российское правительство отказывалось от своих преимуществ небескорыстно: выдвинутые им условия должны были восполнить некоторые неизбежные потери. Однако ни одно из предложений Бруннова не было принято: англичане, почувствовав готовность российской дипломатии пойти навстречу, начали «торги», в результате которых первая редакция будущей Лондонской конвенции претерпела существенные изменения.

Прежде всего Пальмерстон постарался использовать русско-французские противоречия. Безусловно, самолюбию Николая I льстило устранение Луи-Филиппа от общего соглашения по делам Востока. Однако, как показали дальнейшие события, отсутствие подписи французского представителя под текстом первой Лондонской конвенции явилось скорее следствием англо-французских противоречий относительно широты представляемых Мухаммеду Али властных полномочий, чем успехом русской дипломатии. Выдвигаемый тезис о закрытии Проливов, который провозглашался «общим началом публичного права Европы», был невыгоден России уже в силу того, что не предусматривал устранения нечерноморских держав от решения вопроса, подлежавшего компетенции исключительно России и Османской империи. По мнению В. А. Георгиева, само предложение о закрытии Проливов для военных судов всех государств исходило непосредственно от Бруннова. Автор подробного исследования о ближневосточном кризисе дает весьма нелестную характеристику этому политическому деятелю как англофилу, стороннику космополитической доктрины «европейского равновесия», взгляды которого были лишены национального содержания[379]. Постепенно уступая в переговорах с Пальмерстоном по всем принципиально важным для интересов России пунктам, составляя все новые варианты проекта договора, он, казалось, учитывал более интересы Англии, чем России. Наряду с другими факторами, неблагоприятными для развития ситуации, позиция Бруннова, безусловно, оказала негативное влияние на весь ход переговоров.

О том, что закрытие Проливов было выгодно прежде всего Англии, свидетельствует, в частности, следующий эпизод. Когда Пальмерстон обратился к герцогу Веллингтону с вопросом, к открытию или закрытию Проливов вести дело, тот ответил: «К закрытию; мы в этих странах слишком отдалены от своих запасов, а у России они под рукой»[380]. Пальмерстон согласился с этой точкой зрения, но в переговорах с российским представителем лукавил, говоря: «Но что мы выиграем, если прорвемся через пролив и даже выйдем в Черное море? Все-таки мы всегда должны будем выйти из него. Следовательно, что нам обоим взаимно может быть полезно, это закрытие обоих проливов навсегда»[381]. В то же время, признавая влияние России в Турции «естественным и законным», Пальмерстон соглашался с тем, что «оно зависит от… географического положения» нашей страны. Правда, в переговорах с российским представителем англичане не акцентировали внимание на этой стороне проблемы.