Книга Величие мастера - Михаил Михайлов

– Здесь еще один… – послышался голос Номоева, который стоял за пулеметом в левой ячейке.

Речкин шагнул за порог. Номоев, на секунду оторвав взгляд от бойницы, ткнул пальцем почти под самые свои ноги. Алексей уже со спины узнал лежавшего на полу лицом вниз бойца – это был Логинов.

– Помоги-ка! – кивнул Речкин Номоеву.

Ухватив сержанта за гимнастерку, они вдвоем оттащили его в общую комнату и перевернули на спину. Внутри у Речкина прокатило леденящим душем. Рука, которой он держал Логинова за гимнастерку, от увиденного непроизвольно обмякла и повисла, касаясь пальцами грязного пола.

На шее, груди и животе сержанта, перемешавшись с бетонной пылью, чернели пятна крови. Глаза, мутные, стеклянные, словно искусственные, также были покрыты тонким слоем светло-серой взвеси. Из приоткрытого рта тянулась тонкая темно-бурая, вспененная лента.

Речкин все еще не верил своим глазам и судорожно пытался нащупать пульс на запястье погибшего. Он знал этого солдата без малого год, знал чуть ли не лучше всех других своих подчиненных, доверял ему безгранично и в душе по-отечески любил. Лучший из его бойцов. В свои двадцать лет уже прошедший одну войну, имевший боевую награду, и даже здесь среди двух десятков раненых и пока еще уцелевших Логинов был самым опытным.

– Как же глупо… – едва слышно вырвалось у Речкина сквозь сжатые от боли и обиды зубы.

Что есть мочи Речкин стиснул кулаки, до крупной дрожи по телу, силясь сдержать подступивший к горлу сухой ком. Но слезы все же проступили на его глазах мелкими хрусталиками.

Алексей поспешил тут же вытереть их коротким, быстрым движением руки, как можно незаметнее. Но скрыть явное, то, что читалось на его лице даже в полумраке, не удалось. Вокруг уже столпились защитники ДОТа и замерли, понуро опустив головы.

– Не уберег я тебя, Логинов… Не уберег… – хриплым шепотом сорвалось с пересохших губ Речкина.

Он выдохнул, глубоко, протяжно, обрывистым, едва слышным воем, словно пытаясь выдавить из себя жгучую боль, стиснувшую ему грудь.

Алексей обвел глазами вокруг себя, чуть приподняв голову.

– Николаев, Харуллин, отнесите тело сержанта Логинова к выходу… – распорядился Речкин спокойным, ровным голосом, почти без эмоций.

Харуллин, красноармеец пятой роты, чернявый, смуглый татарин, с острыми, миловидными, почти девичьими чертами лица, быстро подошел к убитому и ухватил его под плечи. Николаев же продолжал стоять, словно окаменевший. В его больших, нежно-бирюзового цвета глазах блестели крупными каплями слезы, готовые вот-вот сорваться вниз по щекам.

– Николаев! – грубо рявкнул Алексей. – Взял Логинова за ноги и к выходу его!

Николаев словно опомнился ото сна, коротко кивнул, растер слезы по грязным щекам, отчего те покрылись черными разводами, и суетливо принялся помогать Харуллину.

Речкину необходимо было куда-нибудь пойти… Хоть к бойнице, хоть в общую комнату, хоть к выходу, где лежали трупы бойцов. Хоть куда-нибудь! Изобразить деятельность, участие…

Этого требовало от него и его звание, и его положение начальника. Но он решительно не мог заставить себя сделать даже шаг. Хотя бы один-единственный, самый незначительный шаг… Не мог, и все. Мысли примутненно растворились где-то вне происходящего, а тело отяжелело и обмякло, будто не свое…

– Алексей… – выхватил Речкина из отрешенности голос Розенблюма.

– Да… – чуть слышно отозвался лейтенант, продолжая смотреть в никуда.

Розенблюм привычно обтирал окровавленные руки о гимнастерку, но теперь уже в районе груди – только там она еще сплошь не запеклась блестящим багрянцем. Свой незамысловатый передник он давно выбросил, так как тот насквозь был пропитан кровью.

– У Чернова осколками сильно ноги поранены. Левая совсем плохая, кость раздроблена. Что смог, руками достал, но много осколков еще внутри… Нужны инструменты… – поблескивая в полумраке стеклами очков, которые ему все ж удалось отыскать, тихо проговорил Розенблюм почти на самое ухо Речкину. – Еще один осколок в бок попал, но там все проще… Навылет. Органы вроде не задеты. Точнее сказать сложно. У Чернова шок…

– Выживет? – тихо спросил Речкин и вновь раскашлялся от бетонной пыли, которая продолжала драть ему носоглотку.

– Если органы не задеты… Боюсь, что крови много потеряет… Перевязку сделал пока, да скоро перевязывать нечем будет… – как-то неопределенно пробормотал военфельдшер, подождав, пока Алексей откашляется.

– Давайте его в подвал, – тихо сказал Речкин и в полный голос обратился в сторону общей комнаты: – В подвал Чернова отнесите и посмотрите там фуражку мою! Где-то я ее обронил.

– Только не в подвал! – завопил Чернов, да так громко, что все поразились силе его голоса после таких ран. – Прошу вас, братцы! Только не в подвал!

Речкин поднялся на ноги и повернулся к раненому, которого было почти не видно во мраке дальнего угла. К лейтенанту подошел Николаев и протянул ему фуражку, помятую и запыленную почти добела.

Галсатэ и Номоев, которые уже подошли к раненому, чтоб выполнить приказ лейтенанта, застыли и вопросительно смотрели то на Речкина, то на Розенблюма.

– Прошу! Умоляю! Не надо меня туда, братцы! Не надо! – зарыдав, взмолился на срыве голоса Чернов.

Речкин небрежно отряхнул фуражку об ногу и, вернув ее на свою голову, махнул рукой:

– Оставьте его здесь! Укройте шинелью и подстелите помягче.

Речкин совершенно потерял ощущение времени. Смотрел на часы, но почти сразу забывал, сколько показывали стрелки в последний раз. Вокруг все плыло, как в тумане. В голове образовался сплошной вакуум, при этом она отяжелела будто каменная. Поток мыслей смешивался в одну невыносимую кашу, и в этом хаосе не возникало ничего путного.

Вновь стала ныть раненая рука. Не то в запале боя Речкин забыл про нее, не то боль улеглась лишь на время. Кожа вокруг раны покраснела и распухла. Каждое прикосновение к ней приносило Алексею сводящие зубы муки, но он старался не показывать вида. Михаила тоже не стал просить осмотреть ее – боялся в душе неутешительных прогнозов.

Егеря прекратили все попытки завладеть ДОТом. Шли часы, а немцы продолжали бездействовать. Временами доносились стуки не то топоров, не то молотков, обрывки фраз чуждого гортанного немецкого языка.

Временами неподалеку слышался пулеметный треск, редкие взрывы гранат. Речкин и его солдаты были не одиноки на этой высоте. Кто-то еще в одном из других ДОТов продолжал бороться за свою маленькую крепость, за свою жизнь, за чистую совесть неплененного солдата.

Ближе к ночи активизировалась стрельба со стороны Среднего и Рыбачьего. Почти весь день далекие отголоски боя докатывались до Угловой откуда-то с тыла. Гадания о том, где теперь фронт, стали предметом жарких споров среди бойцов. Одни твердили, что враг не ушел дальше Титовки, другие были уверены в том, что бои идут уже на Западной Лице.