Книга Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Давай быстро отсюда, крикнул он водителю, поправляя съехавший парик, который плохо держался на волосах, и когда машина отъехала от больницы, обернувшись, успел заметить, как, поднятые по тревоге, засуетились, забегали по двору охранники, но водитель остался невозмутим, только подумал, что нужно будет попросить побольше денег, ведь тех, у кого нелады с законом, чувствовал, как зверь дичь, по запаху, а от мужчины, переодетого в женщину, что ехал на заднем сиденье, неладами с законом за версту несло. Ты где был, спросила она, разлепив веки, почему так долго. Достал кое-что очень нужное, выдохнул он, прижимая к себе портфель, так что целый месяц можно ни о чем не думать, а что будет через месяц, никто не знает, может, больше нам уже не понадобится. Возвращаться обратно они не собирались, и на шоссе, на остановке междугородных автобусов, где работали кафе и туалет по десять рублей с носа, или с какого другого места, он попросил водителя притормозить, мы выйдем здесь, спасибо, приятель. И, чтобы водитель поскорее уехал, сунул ему в протянутую руку еще денег, вот, возьми и не забудь выпить за мое здоровье. Купив два билета на ближайший проходящий рейс, даже не запомнив, откуда тот шел и, главное, куда, они забрались в подъехавший автобус, чтобы поскорее убраться из этих мест. Достав из кармана пальто марлевую повязку, он, несмотря на ее протесты и угрозы послать все к такой-то матери, заставил ее спрятать лицо, чтобы не подхватила заразу, ведь автобус был забит до отказа, и чей-нибудь выдох, один-единственный, мог прикончить ее. В автобусе было тесно и душно, с ними ехали женщины с большими сумками, выставленными в проходе, через которые приходилось переступать, мужчины в грязных рабочих спецовках, ревущие на руках матери близнецы, а дети для онкобольных представляли повышенную опасность, две пожилые монахини, похожие на черных ворон в своих длинных рясах, и, сев за монахинями, они слышали, как одна из них шепчет, перебирая четки кривыми, узловатыми от артрита пальцами: боже, ты соделал, что наша сестра служила тебе среди страданий и болезней, участвуя в страстях христовых, прошу тебя смиренно, удостой ее участия и в славе спасителя, через христа господа нашего, аминь, и снова сначала, боже, ты соделал, что наша сестра, и так далее по кругу. Помолитесь, чтобы я успела попробовать пирог с голубикой, вдруг попросила она, подергав одну из монашек за платок, и, перегнувшись через сиденье, прошептала ей на ухо свое имя. Разве ты веришь в бога, удивился он. Нет, но никогда не знаешь, что тебе поможет, сказала она и, приложив ладонь к запотевшему окну, оставила свой отпечаток. В тот момент, когда автобус ненадолго притормозил, на светофоре или железнодорожном переезде, он спешно открыл одну ампулу морфина, не знаю, как там насчет бога, но вот это средство — настоящее чудо, открывай-ка рот, и она послушно выпила, так что на ближайшие сутки о боли можно было хоть немного забыть. Из автобуса вышли, когда уже стемнело, в каком-то городишке в соседней области, рекламные щиты повсюду зазывали в ночной клуб, а им надо бы осмотреться и поскорее найти жилье, и, пытаясь собраться с мыслями, он достал конверт, на дне которого оставалось еще немного травы, на два раза, но, решив не растягивать, высыпал на папиросную бумагу все, что было, не задумавшись о последствиях.

Я могу дотянуться до него рукой, показала она на стробоскоп над высоким потолком. Он засмеялся и нервно поправил парик, потому что ему показалось, что тот съехал набок, но на самом деле все было в порядке, пока он не стал его поправлять. И вдруг, оглядевшись, обнаружил, что они сидят на барных стульях перед стойкой, в ночном клубе с круглым танцполом, на запястье у него ярко-салатовый бумажный браслет, а перед ним пустует тарелка. Он зажмурился от яркого мерцающего света, больно ударившего по глазам, и, помяв виски, попытался вспомнить, что было между автобусной остановкой и клубом, но не смог. Она облизала жирные пальцы, картошка фри, объедение, как хорошо, что мы с тобой встретились, иначе я бы никогда ее не попробовала, и вообще, надо признать, что мама из тебя бесподобная, не хуже, чем папа. Надень маску, попросил он, ведь вокруг много людей, и она, хоть и разозлилась, все же натянула на лицо марлевую маску, болтавшуюся на шее, и бармен удивленно посмотрел на нее, расплескав коньяк. Вспомнив о портфеле с деньгами и лекарствами, он принялся искать, но ни на стойке, ни под ней того не было, и его, словно ведром холодной воды, окатило страхом, а когда он уже чуть было не расплакался, как заправская женщина, вдруг отыскал его под собственной задницей, хорошо, что сделан тот был из твердого материала и не раздавились ампулы с морфином. Пританцовывая под музыку, если это можно было назвать музыкой, он ощупал грудь, обнаружив, что вот теперь-то грудь у него и правда есть, и это его развеселило. Что мы делаем здесь, закричал он ей на ухо, оглушив. А черт его знает, закричала она в ответ, прочистив звенящее ухо пальцем, но я всегда хотела раствориться в толпе, где меня бы не узнавали, и ничего лучше ночного клуба для этого не придумаешь.

Ее и правда никто не узнавал, тем более без парика, с лысой головой, хотя одна из девушек, заказавшая уже третий коктейль, была одета в футболку с ее портретом, но даже представить не могла, что актриса, чье лицо на футболке было сильно растянуто большой грудью, сидела в двух шагах, а его вид оказался слишком экзотичен даже для ночного клуба, и на мужчину, переодетого в женщину, угрюмо, исподлобья смотрели, принимая за старого трансвестита или гомосексуалиста, чего здесь не прощали. От травки он чувствовал такую расслабленность, что плевать ему было на этих грубых пузатых мужчин, которые, кивая на него, о чем-то сердито переговаривались, пытаясь перекричать громкую музыку. Один из них пихнул его в плечо, как будто случайно, но ясное дело, что специально, и другие сказали, да ладно, дружище, не трогай его, видишь же, больной человек, но мужчина не успокаивался, не просто больной, а педик, сейчас я его вылечу. Его сбросили с высокого барного стула, и он, рухнув на пол, едва успел подставить руки, чтобы не разбить голову, и ощутил, как его ударили в грудь, но боли не почувствовал, будто тело стало чем-то вроде мешка с соломой, а она бросилась на помощь, визжа, не трогайте, не трогайте его, отойдите, оставьте, и заехала своей тростью одному по плечу, другому по лицу, так что ее отшвырнули подальше, не лезь, идиотка, а то сейчас и тебе навешаем. Окружившие его мужчины принялись бить его ногами по спине, груди, коленям, а он вспоминал квартиру с окнами на бульвар, кровать с шишечками, высокие книжные полки, картины на стенах, интересно, что с ними стало, выбросили ли их новые хозяева или оставили, скамейку напротив памятника композитору, прожившему аж шестьдесят девять лет, длинную дорогу от дома до набережной реки, по которой он гулял лет пятьдесят, не меньше, и когда был ребенком, и перед операцией, продолжая взвешивать все за и против, а теперь вот лежал на полу в провинциальном ночном клубе, в женском платье и парике, и даже не помнил, как сюда попал. Он завыл, продолжая прикрываться от ударов, его плечи мелко затряслись, и все решили, что он плачет, но когда перевернули на спину и разглядели как следует, поняли, что он вовсе не плачет, а смеется, захлебываясь, навзрыд. Ладно, хватит с него, и правда больной на всю голову, плюнув, сказал заводила, и остальные, разгоряченные, с раздувающимися ноздрями, отступились, да, хватит с него, пойдем лучше накатим по последней, на ход ноги. Ты живой, тебе больно, прильнула она к нему, вытирая рукавом его щеки и лоб, на которых остались следы от сапожного крема, и он, опершись на нее, чуть приподнялся, а сорванный парик съехал ему на плечи. Вокруг собрались любопытные, которые смотрели без злорадства, но и без жалости, просто как на развлечение, в конце концов, били тут кого-нибудь каждую ночь, но мужчину, переодетого в женщину, в первый раз, во всяком случае, никто не мог ничего подобного припомнить. Он оглядел свои руки с содранной кожей и ноги, нелепо торчавшие из-под задравшегося платья, и, пожав плечами, с удивлением обнаружил, что нет никакой боли, но, возможно, появится позже, когда пройдет действие травки.