Книга Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

А он почти не вспоминал те времена, когда кем-то был, где-то жил, о чем-то думал, был не стар и не молод, не скучен и не душа компании, не подлец и не святой, не дурак, но и не семи пядей во лбу, обычный мужчина, с уже седеющими висками и редкими волосами на макушке, которые приходилось зачесывать немного набок, пряча лысину, что, впрочем, не мешало ему нравиться женщинам, со щетиной, которая в его возрасте растет так быстро, что, бреясь дважды в день, утром и вечером, он все равно оставался слегка небрит, с двухкомнатной квартирой, выходившей окнами на бульвар, в хорошем доме — в нем почти не сохранилось жилых этажей, а были офисы, рестораны и бутики, с бывшей женой, оставшейся ему хорошим другом, с десятками женских имен в записной книжке, с банковским счетом, на котором ничего не было, с пятьюдесятью пятью годами, прожитыми кое-как, по привычке, и необязательным, но строго соблюдавшимся распорядком дня, дававшим ему ощущение спокойной удовлетворенности, а бродил теперь, будто призрак, в интернатском саду, размахивая руками, так что казалось, будто срывает невидимые яблоки, бросая их оземь, и приговаривал как заклинание: ты мой смысл, а другого у меня нет, — и все, что было когда-то, уже не имело значения.

Устало опускаясь на скамейку, он доставал из-за пазухи еще неостывший пирог с голубикой, который пекла ему изредка повариха, и откусывал от него, ощущая, как тепло растекается по всему его телу.

Я могу провести так всю жизнь, шептал он, вытирая с губ налипшие крошки.

На скамейке в интернатском парке, ну и ну, удивлялась она.

Нет, глупая, с тобой.