Книга Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев

О вождь несчастливый! Суров был жребий твой: Всё в жертву ты принес земле тебе чужой, Непроницаемый для взгляда черни дикой, В молчанье шел один ты с мыслию великой, И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя, Своими криками преследуя тебя, Народ, таинственно спасаемый тобою, Ругался над твоей священной сединою. И тот, чей острый ум тебя и постигал, В угоду им тебя лукаво порицал… И долго, укреплен могущим убежденьем, Ты был неколебим пред общим заблужденьем; И на полупути был должен наконец Безмолвно уступить и лавровый венец, И власть, и замысел, обдуманный глубоко, — И в полковых рядах сокрыться одиноко.[104]

Монументы были открыты 23 декабря 1837 года в присутствии императора, духовенства, войск и многочисленной публики, с отданием воинских почестей и звоном колоколов в православных церквях.

Барклай де Толли (как и Кутузов) изображен в мундире и плаще, с непокрытой головой, с маршальским жезлом в руке, у ног полководцев — знамена поверженного врага. В отличие от Кутузова, в правой руке которого — обнаженная шпага, шпага Барклая де Толли в ножнах. На гранитном пьедестале его начертано: «1812, 1813, 1814 и 1815 гг.»

Между тем появление Военной галереи Зимнего дворца, открытие памятников и публикация стихотворения «Полководец» вновь всколыхнули российскую общественность и особливо столичную знать. Дело в том, что современники и потомки не были едины в оценке личности Барклая де Толли. Особое усердие в этом проявил двоюродный племянник Михаила Илларионовича Кутузова Л. Голенищев-Кутузов. В брошюре, написанной им, и в других статьях он обвинял Пушкина в извращении событий войны, принижении роли в ней Кутузова, в антипатриотизме и даже в русофобии.

И Александр Сергеевич вынужден был оправдываться, отсылая негодующих оппонентов своих к своему же стихотворению «Перед гробницею святой», прославляющему деяния Кутузова.

В опубликованной же им статье писал: «Я не мог подумать, чтобы тут можно было увидеть намерение оскорбить чувство народной гордости и старание унизить священную славу Кутузова, однако же меня в этом обвинили…

Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение, один Кутузов мог оставить Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты, ибо Кутузов один был обличён в народную доверенность, которую он так чудно оправдал!»

И далее: «Вы упрекаете стихотворца в несправедливости его жалоб, вы говорите, что заслуги Барклая были признаны, оценены и награждены.

Но кем и когда? Конечно же, не народом и не в 1812 году! Минута, когда Барклай принужден был уступить начальство над войсками, была радостна для России, но тем не менее тяжела для его страдальческого сердца. Его отступление, которое ныне является ясным и необходимым действием, казалось вовсе не таковым, не только роптал народ, ожесточенный и негодующий, но даже опытные воины горько упрекали его и почти в глаза называли изменником. Барклай, не внушающий доверия войску, ему подчиненному, окруженный враждой, язвимый злоречием, но убежденный в самого себя, молча идущий к сокровенной цели и уступающий власть, не успев оправдать себя перед глазами России, останется навсегда в истории высоко поэтичным лицом».

Эпилог

К великому сожалению, имя Михаила Богдановича Барклая де Толли — полного кавалера георгиевских наград, графа, князя и фельдмаршала Российской империи — в отечественной истории зачастую связывают лишь с воспоминаниями о трудных событиях начала Отечественной войны, с отступлением русских войск, да неудачами их в летней кампании 1812 года.

Между тем, оказавшись во главе сухопутных сил России за два года до начала войны, именно он в чрезвычайно короткий срок проделал огромную работу по реформированию армии и подготовил ее к предстоящей войне. Возглавив действующую армию в тяжелейший период войны, он неуклонно вел ее по чрезвычайно непопулярному, но единственно верному пути — отступлению. «Оглушенный воплями толпы, неистово требовавшей боя, он сохранил армию ради спасения России».

Не умаляя достоинств великого Кутузова, мы должны сказать, что результатам Бородинского сражения Россия во многом обязана и Барклаю де Толли. На военном совете в Филях именно Барклай де Толли, во многом жертвуя своим именем, предложил единственно правильный путь спасения армии — оставление Москвы без боя.

Обреченный на злословие, гонения и немилость, уволенный от сохраненной им армии, находясь в опале, он остался верен себе, терпеливо перенося неоправданные укоры и упреки. Как истинный патриот, отбросив горечи и обиды, он снова оказался в действующей армии, а после кончины Кутузова возглавил русскую и прусскую армии в борьбе против Наполеона.

Полководческий талант его проявился во всем великолепии. Именно войска, предводительствуемые Барклаем де Толли, сыграли решающую роль в Битве народов под Лейпцигом; они же первыми вышли к Парижу и во многом предопределили капитуляцию наполеоновской Франции.

Неслучайно Наполеон называл его «лучшим среди генералов русского царя». Полководец «с самым благородным, независимым характером, геройски храбрый, благодушный и в высшей степени честный и бескорыстный», — писал о нем декабрист М. А. Фонвизин. «Полководец, оказавший России бессмертные заслуги», — вторил ему другой декабрист, Д. В. Давыдов. «Он был, бесспорно, лучший генерал Александра, непритязательный, настойчивый, решительный и полный здравого смысла», — писал о нем же Ф. Энгельс.

Безусловно, заслуги фельдмаршала Михаила Богдановича перед Россией и потомками велики. Имя его вслед за Кутузовым золотыми буквами начертано на скрижалях истории Отечественной войны 1812 года.

Он принадлежал к когорте передовых представителей русского военного искусства, в основе которого лежала суворовская наука побеждать. Один из главных факторов достижения победы в бою, сражении, в битве и в войне он видел в человеке, и прежде всего в русском солдате, «лучшем в мире».

Да, он был во многом противоположностью Суворову и Кутузову. Высокого роста, худощав, важен и молчалив. Не вполне владея русским языком, в отличие от них, он лишен был дара красноречия. К тому же нерусская его фамилия…

Однако мужество и хладнокровие его были беспредельны. В критические минуты сражения его аналитический ум выдавал единственно правильные решения, которые он осуществлял с величайшей решимостью. В действиях его теория и практика находили великолепное сочетание. И безраздельная преданность своему долгу — в служении России.