Книга Дневник гауптмана люфтваффе - Гельмут Липферт

Я бросил свой самолет в сторону и едва ушел от длинной очереди из пушек Яка позади себя. Теперь началось состязание на виражах. Мы были на высоте 1000 метров. Русский позднее защищался очень отчаянно, но сначала была моя очередь. Я должен был использовать весь свой навык, чтобы оторваться от Яка. И скоро я понял, что человек позади меня равный соперник. Состязание могло сложиться совсем по-другому, если бы не было Штейне. Последний действовал так, как будто все это дело совершенно не интересовало его. Он ушел в сторону и набрал высоту, чтобы занять позицию, из которой мог сверху напасть на русского.

Теперь уже вражеский пилот был вынужден оставить меня, если не хотел сам быть сбитым, и это дало мне передышку, в которой я нуждался. Я набрал высоту, а затем быстро снизился. Русский избавился от моего ведомого и теперь пытался зайти ему в хвост. К настоящему времени мы были на высоте лишь приблизительно 100 метров.

В ходе своей следующей атаки я не повторил старой ошибки, приближаясь на большой скорости, потому что русский наверняка снова начнет виражи. Когда я вышел на дистанцию открытия огня, Як резко ушел в сторону. Но я также развернулся и уверенно держался позади него. Я не собирался позволить ему оторваться от меня. Я видел, как Як вздрагивал и трясся. Наша высота теперь была не более 40 метров. Я снова вышел на дистанцию огня. Тогда русский резко взял ручку управления на себя. Он закончил разворот, но Як потерял слишком много скорости. Самолет почти остановился. Мой противник был вынужден в течение нескольких секунд лететь горизонтально. Это предоставило мне шанс, которого я ждал. Я мог стрелять. Были вспышки, когда мои снаряды попадали в цель, и почти все правое крыло Яка оторвалось. Он врезался в канаву около дороги. Придя в себя, я начал осторожно набирать высоту. Я уже отослал Штейне домой и видел его удаляющийся самолет. Теперь я тоже летел в направлении нашего аэродрома, убрав газ, чтобы сэкономить горючее. Затем я услышал доклад Штейне: «Топливо закончилось. Собираюсь выполнить аварийную посадку!» — «Штейне, я не могу помочь вам. Постарайтесь все сделать правильно. Удачи!»

Вскоре после этого я увидел его. Когда я пролетал над местом его посадки, он стоял рядом со своим «Мессершмитом» и махал мне. Значит, он приземлился благополучно. Я был более удачлив, потому что мой винт остановился, лишь когда я был над аэродромом. Было хорошо, что я попрактиковался в посадках Bf-109 на маленькие площадки в Анапе и в Румынии, иначе бы я никогда не сел на этот крошечный аэродром.

Как только я сел, то сразу же вызвал «Фольксваген» и поехал за Штейне. Я взял с собой инженера, который установил, что самолет Штейне получил лишь 7 процентов повреждений и мог быть легко отремонтирован. На следующий день его доставили на тягаче, и спустя два дня он снова был готов летать.

Штейне, Платцер, водитель и я поехали к линии фронта, чтобы осмотреть сбитые нами самолеты. Пехотинцы неоднократно клялись нам, что еще никогда прежде не были свидетелями такого потрясающего воздушного боя, и офицеры не спешили проводить нас. Последний сбитый русский, должно быть, был асом. Он имел несколько наград, включая Звезду Героя Советского Союза[128]. Однако не только ордена, но также аккуратность его формы и холеный внешний вид убедили нас в том, что мы сбили очень важного врага. Вместе со Штейне я выполнил еще один вылет из Тактакенеша, в ходе которого вынудил Як приземлиться неповрежденным на нашей территории. Пилот выбрался наружу и помахал нам, но я позднее узнал, что он сумел ускользнуть от немецких солдат, которые спешили к месту посадки. Затем группа перебазировалась в Будаэрш[129], к юго-западу от Будапешта. Вылетая оттуда, я в течение следующих двадцати дней одержал семь побед, включая два дубля в двух вылетах 16 и 17 ноября. Из них была примечательна моя 157-я победа, поскольку она продемонстрировала, как это не надо было делать. Я снова взлетел со Штейне и после получения сообщения с наземного пункта управления вступил в контакт с русской смешанной группой непосредственной поддержки войск на поле боя. Быстро летя на север, я увидел, что самолеты сбросили свои бомбы в районе, который, казалось, был довольно далеко в немецком тылу, а затем развернулись на восток. Я появился приблизительно на 2000 метров выше их и, не позаботившись о выборе позиции, спикировал в середину группы. Замыкающие русские, должно быть, уже увидели меня, потому что они были начеку и отвернули прежде, чем я смог открыть огонь. Штейне также не стрелял, это была бы пустая трата боеприпасов — вслепую открывать огонь по группе. Так что мы ушли вверх, тем более что не могли прорваться к Ил-2, предприняли, новую попытку, надеясь на сей раз выполнить лучшую атаку на сопровождавшие их Яки. Они, естественно, использовали возникшую паузу, чтобы развернуться и занять позицию позади бомбардировщиков — все, кроме одного.

Этот русский пилот, вероятно, хотел действовать самостоятельно. В отличие от других он развернулся назад и посмотрел, где упали бомбы. Конечно, в ходе этого опрометчивого маневра он отделился от своих компаньонов. Когда он собирался вернуться обратно, я уже был на месте. Я спустился ниже его и теперь незаметно приближался сзади. Я выждал, пока не оказался на дальности прямого выстрела, а затем нажал на спуск, но мое оружие опять отказалось стрелять. Один пулемет, запинаясь, сделал несколько выстрелов, однако этого было недостаточно, чтобы достать моего противника. Но в то время как его товарищи исчезли вдали, ему не оставалось ничего другого, как выполнить разворот. По крайней мере, он был достаточно опытным, чтобы вспомнить об этом элементарном правиле пилотирования истребителя. Я приказал Штейне остаться с ним и, если возможно, сбить, в то время как сам пытался справиться со своим оружием и наблюдал за окружающим воздушным пространством. Штейне так наседал на русского, что тот едва ли был способен хоть немного продвинуться на восток, хотя он неоднократно пытался развернуть свою машину, максимально долго летя прямо и горизонтально, и отворачивая на запад, лишь когда Штейне собирался открыть огонь. Тем временем мне удалось заставить заработать оба пулемета. Я снизился позади русского, едва он снова собрался полететь на восток, и добился нескольких попаданий. Даже при том, что за ним теперь тянулся дым, русский дал мне бой, более опасный и интересный из всех, в которых я принимал участие. Все произошло на высоте приблизительно 300 метров. Русский не собирался снижаться, вероятно понимая, что я обыграю его на малой высоте. Он, должно быть, внимательно следил за мной, потому что каждый раз ждал, пока я не начну стрелять, а затем резко отворачивал и пытался заставить меня проскочить вперед, скользя на крыло и уменьшая обороты. Это продолжалось около, десяти минут, но у нас было время. Глубоко в тылу своей территории, имея относительно большой запас топлива, я не собирался рисковать и уверенно держался сзади, позволяя ему делать все, что он хотел. Время от времени, когда он был в особенно благоприятном положении, я нажимал на спуск и добивался попаданий. Штейне держался выше нас, внимательно осматриваясь по сторонам и постоянно докладывая мне. Он был безупречным ведомым. Я выполнил резкий разворот и, дав достаточное упреждение, снова попал в русского. На сей раз я повредил его. Он покорно пошел вниз, оставляя сзади шлейф черного дыма, и казалось, что собирается сесть «на живот». Я снижался немного позади, когда увидел, что он уменьшил обороты и приготовился к посадке. Но будучи уже над самой землей, он дал полные обороты и попытался дотянуть до своих позиций. Однако этот товарищ был смелым! Но это было не то, на что я рассчитывал. Я спикировал и собирался добить его, когда он направил самолет вниз. Тот коснулся земли и скользнул по высокому стогу сена, который удивительным образом остался при этом на том же самом месте. Русская машина пронеслась сквозь второй стог сена, остановилась через несколько метров и немедленно вспыхнула. Если, в конце концов, этот бедняга все еще был жив, то он мог сгореть. Мы кружились над этим местом в течение нескольких минут, но фонарь кабины так и не открылся. После 159-й оставалось немного до моей очередной «круглой» победы; я, стреляный воробей, снова начал предчувствовать недоброе. Штейне и я взлетели из Будаэрша. Мы стали хорошими товарищами, знавшими, что ожидать друг от друга, и действовавшими слаженно. Тем временем Штейне одержал несколько побед и был рад летать со мною. Я уже решил, что не буду летать 13-го, но сегодня было только 12-е. Будущие события показали, что неудача не будет ждать, чтобы проявить себя в определенный день. Мы догнали Ил-2, когда они возвращались домой, находясь достаточно далеко в своем воздушном пространстве. Я сразу же сбил один из них. В то время как Штейне «работал» над еще одним, я наблюдал за своим сбитым Ил-2, делая то, чего не должен был делать. Один из русских, должно быть, отделился от остальных, и прежде, чем я понял, что случилось, мой левый радиатор был разбит. Естественно, я сразу же начал кричать: «Штейне, быстро назад, этот парень вынудил меня возвращаться, мой левый радиатор разбит. Я могу лететь еще лишь несколько минут, пока вся моя охлаждающая жидкость не вытечет!» Русский сидел позади меня, словно пиявка, и не позволял мне преодолеть ни метра в направлении наших позиций. Я был вынужден отворачивать и отворачивать, как мой противник несколько дней назад. Он также получал много попаданий, но они не были столь опасными, как те, что сейчас получил я. Без преданного Штейне я, вероятно, был бы покойником. За свое спасение я должен благодарить только его. Русский преследовал меня уже в ходе пяти виражей и добился еще больших попаданий, поскольку я начал терять скорость. Наконец, позади него появился Штейне. Я вытер пот со лба и отвернул в сторону. Штейне стрелял, но русский не дрогнул. Он получал попадания, но сам как ни в чем не бывало продолжал хладнокровно стрелять в меня. Внезапно он взорвался. Но опасность еще не миновала. Я был в покалеченной машине на высоте 800 метров и все еще над вражеской территорией, о чем свидетельствовали разрывы зенитных снарядов противника. Снижение означало посадку «на живот» на вражеской территории. Так что мне не оставалось сделать ничего иного, как попытаться уйти в облако, которое, к счастью, висело лишь в 200 метрах выше меня. Испуганный и дрожащий, я сделал это. Затем я выключил зажигание, поскольку температура масла уже давно превысила допустимый максимум, и начал планировать. Я проплыл сквозь облака на скорости около 270 км/ч с закрылками, выпущенными на 15 градусов, а потом оказался ниже их. От увиденного у меня перехватило дыхание. На выходе из облаков я неожиданно оказался посреди роящейся массы Яков и ЛаГГов, в то время как дальше внизу гудели Ил-2. Боже мой, подумал я и потянул ручку управления на себя, одновременно включив зажигание и толкнув рычаг дросселя вперед. Все, что мне оставалось, — это снова уйти обратно в облака. Я решил не опускаться ниже облаков, пока мой двигатель почти что не выйдет из строя. Когда наступило это время, я осторожно снизился. О, какая удача! Вокруг никого не было видно. Еще раз мне повезло. Но теперь пришло время выключить двигатель и подыскать место для приземления. Самолет испускал дым, и я слишком хорошо знал, что это означает: самолет вот-вот загорится. С 800 метров я увидел два ипподрома, один позади другого. Я не хотел выпрыгивать с парашютом и потому приготовился приземлиться на ипподроме. Двигатель больше не работал. Я несся к первому ипподрому, на который собирался посадить свой самолет. По мере приближения я подумал о Либмане, но немедленно выбросил подобные мысли из головы[130]. Но затем я увидел, что ипподром слишком короткий для посадки, и когда на скорости 200 км/ч достиг его центра, то, несмотря на скольжение на крыло и выпущенные закрылки, снова включил зажигание. Когда двигатель заработал, я немного поднялся, чтобы перескочить через тополя, приближавшиеся ко мне. Потом я опять выключил зажигание и резко бросил свой «ящик» вниз. Он завис в воздухе, подобно жирной сливе. Поступательная скорость самолета упала почти до нуля, он снижался ко второму ипподрому под углом приблизительно 60 градусов. Машина ударилась о землю недалеко от центра ипподрома, после чего гондолы пушек[131] и двигатель буквально пропахали землю. В тот же момент я почувствовал мощный удар в спину, но остался в сознании и, не теряя времени, расстегнул привязные ремни и выбрался из своего «ящика». Несмотря на то что моя спина ужасно болела, я снова спасся. Я был счастливчиком! Эти два ипподрома были окружены тополями, и было маловероятно, что кто-нибудь мечтал посадить там свой «сто девятый». Тем не менее я выполнил этот трюк, и притом на расстрелянной машине. Она была не более чем грудой обломков; не осталось ничего, что можно было использовать. Каждый, кто знает, что такое приземляться на скорости 150 км/ч, может оценить, насколько резким было торможение, когда самолет зарылся в грунт.