Книга Сердце в опилках - Владимир Кулаков

Пашка долго плутал по промокшему до нитки городу и не заметил, как снова оказался перед служебным входом в цирк. Он изрядно продрог…

— Па-аш, чайку? — Захарыч участливо заглядывал своему помощнику в глаза.

— Да-вай…

Посидели, помолчали, прихлёбывая горячую жидкость. Внутри Пашки оттаивал застывший после улицы холод. Его чуть знобило. Захарыч задавал какие-то никчёмные вопросы, Пашка односложно отвечал. После чая он выскользнул за ворота конюшни.

Его глаза были устремлены под купол цирка, где раньше висела аппаратура «Ангелов». Теперь там не было ни мостов, ни верёвочных лестниц, ни штамбертов для трапеции и ловиторки. Гулкая пустота…

В его сознании, словно на экране, вспыхивали и тут же гасли кадры репетиций полётчиков, движения Валентины в воздухе, её трюки, изящные позы и комплименты. «Кино» было немым и чёрно-белым…

Многие заметили настроение Пашки. Даже Валерка Рыжов, как-то не удержался и по-дружески, как «коллега коллеге» по «несчастью», посочувствовал:

— Не грусти, встретитесь…

Вечно приподнятые уголки губ Пашки приобрели скорбный вид. Серые выразительные глаза смотрели куда-то вглубь себя. Его всё чаще можно было видеть с заветной тетрадью в руках. Он постоянно что-то писал. Задумывался, закрыв глаза. Замирал на мгновенние с поднятым подбородком. Потом его ручка вновь скользила по странице тетради…

Комиссаровы постоянно зазывали Пашку к себе в гости. На репетициях уделяли ему повышенное внимание, забыв о своём номере. С каждым днём жонглирование для него всё больше становилось страстью, любовью и смыслом существования. Если бы не кольца, мячики и булавы, Пашка, наверное, от тоски сошёл бы с ума…

Глава тридцать шестая

…По циркам поползли слухи о скандале с «Ангелами», случившемся во Львове в программе, которая формировалась за рубеж и о том, что они возвращаются назад в прежний город и коллектив. Цирк — есть цирк, ни от кого ничего не скроешь…

Пашкино сердце от такой новости затрепетало и заныло с новой силой, словно сорвали повязку с только что начавшей заживать раны.

Шептались о коротком и бурном «зубодробительном» романе Валентины с известным иллюзионистом. В его аттракционе она выходила на манеж как ассистентка вместо приболевшей и оставшейся в Москве супруги.

Тот был известный «ходок». Валентина… — девственницей…

Слушок об адюльтере разлетелся трескучей сорокой…

Роман «зубодробительным» оказался в прямом смысле: Виктор Петрович, не побоявшись последствий, неприминул набить морду ловеласу.

Позже к скандалу подключилась срочно прилетевшая жена иллюзиониста, которую, более чем успешно, замещала Валентина.

Шуму и грязи было много!

«Замещённая» жена, спасая срывающуюся зарубежную поездку, стала защищать мужа, всем доказывая, что Валентина, как и её известная театральная мамаша, — далеко «не ангелы»…

— …Чёрт меня дёрнул связаться с «Ангелами»! — запоздало сокрушался муж-иллюзионист, что звучало тоже довольно каламбурно и двусмысленно…

Валентина была несовершеннолетней — иллюзионисту грозил срок. На Виктора Петровича тоже подали в суд — «за избиение». В конце-концов скандал замяли — «высокие» связи сделали своё дело…

Известный на весь мир иллюзионист потерял зуб, сохранил семью и поехал в Венгрию. Срывать зарубежные гастроли никак было нельзя. Его там ждали. Он представлял страну.

Виктор Петрович «за дебош» был снят с зарубежной поездки, приобрёл строгий выговор, понимание и уважение нормальных людей, сохранил чувство собственного достоинства и вернулся в прежнюю программу, которая продолжала гастроли.

…Затяжные дожди, переходящие в тяжёлый снег, отполировали асфальт на мостовых до зеркального блеска. Пашка каждое утро, едва рассветало, по хрустящим полузамёрзшим лужам добегал до работы, подняв воротник и оберегая купол зонта, который то и дело выворачивался под порывами ветра в обратную сторону. Вчера зонт сломался окончательно и теперь лежал беспомощным инвалидом в колченогом шкафу гостиницы, обнажив рёбра поломанных спиц.

Накинув капюшон и глубоко засунув руки в карманы, Пашка вымокшей сутулой тенью шагал в свинцовой серости зарождающегося утра. Рядом шли такие же безмолвные люди-тени, спешащие на автобусные остановки. Подъезжающие серые прямоугольники с номерами маршрутов, заглатывали людей в свои тесные утробы и растворялись в улицах и переулках промокшего до нитки города. Жизнь как-то вдруг потеряла ориентиры, ритм, время и цель. Мир замер в однообразной серости проливных дождей, липком снеге и полинявшей осени…

Не было дня, чтобы Пашка не думал о Валентине, не вспоминал пережитые минуты общения с ней. Его мысли и фантазии то взлетали радостно в мокрое поднебесье, то срывались оттуда в стылые лужи безысходности. Иногда, с появлением робких солнечных лучей, отчаянно прорывавшихся из-за серой завесы туч, Пашкины губы растягивались в улыбке — его душа начинала оживать надеждой. Но как только дожди вновь начинали разрисовывать мир в косую линейку, душа Пашки скукоживалась и пряталась в лабиринты отчаяния и безнадёги. Валя была бесконечно далека…

За дождями Пашка не заметил, как во дворах осень намела остатки грязно-рыжих холмиков из пожухлых прелых листьев. Теперь они то там, то тут заброшенными могилами напоминали об ушедшем лете и такой роскошной осени. Деревья, словно стесняясь собственной наготы, замерли на бульварах в коматозном ожидании неминуемой зимы. На привокзальной площади куранты ударили надтреснутой медью, обозначив срок. Календарная затянувшаяся осень оборвала последний лист…

…«Ангелов» ждали. Встречали радостно, словно не виделись много лет! Было много объятий, радостных возгласов и рукопожатий. Естественно, никто никаких вопросов не задавал, и никто ничего не рассказывал. Все делали вид, что ничего не было…

Пашка, при встрече, издалека, незаметно вглядывался в Валентину, пытаясь отыскать следы изменений в ней, и не находил.

Он понимал — с Валентиной произошло «что-то», что происходит у людей во взрослой жизни. Пытался трепещущим сердцем и разумом понять эту тайну. Это «что-то» его тяготило, не давало ровно дышать, мучило. Павел вспоминал впечатления, полученные в кинотеатре, рисовал себе яркие картины происшедшего с Валентиной, задыхался и терял покой. Это напоминало ревность, но к чему или к кому? Никакого «мужского» опыта у него самого ещё не было. Нет, представление он теперь имел, но не до конца…

Пашка ходил с этим навалившимся на него новым чувством, словно носил тяжеленный мешок с овсом, от которого никак не мог избавиться. Временами эта тяжесть исчезала, но наваливалась новым спудом, когда он издалека видел Валю.

Павел избегал встреч с ней. Захарыч когда-то пошутил: «Манеж круглый — в каком-нибудь углу обязательно встретишься!» Случилось, как пророчил старик. Пашка отчаянно скрывал от себя, что этих встреч искал…