Книга Концептуальное мышление в разрешении сложных и запутанных проблем - Андрей Теслинов

Чуткое ухо концептуалиста слушает не слова, вернее, не только и не столько слова, сколько намеки, указания на тот план, в котором слова должны обнажать свои актуальные значения. Восприятие речи концептуалистом подобно пропусканию сигналов через интеллектуальный фильтр, которым из слов, порядков слов, комментариев, интонаций и прочего выбирается только то, что может помочь безошибочно выстроить концепт, отражающий переданный смысл. Однако это известно:

...

«Полное „схватываниие“ вещи производится через высказывающую речь, через смыслы речей, возникающих в душе говорящего и направленных на душу слушателя и рассчитанных на понимание. Так, понятая речь непосредственно связана со смыслами, не заявленными в слове, но молчаливо подразумеваемыми и естественно ведущими к первообразам, этими смыслами обогащенным.

Образуется своего рода треугольник: Божественные идеи – звукообразы – понятия как смыслы высказывания, успокаивающиеся в изначальных идеях. Абеляр потому и говорит, что универсалии как значащие звучания, смысл которых может измениться от одного звука, от голосового интонирования его, зависят от общего основания больше, чем от „схватывания“ человеческим разумом». [139]

Все это означает, что осторожность в обращении к выразительному богатству слов, о которой мы говорим, связана с двумя операциями, которые выполняет концептуальное мышление, воспринимая речь другого:

– операцию очистки, отфильтровывания речи от неактуальных смыслов, которые привносят с собой слова;

– операцию улавливания подсказок, содержащихся в речи и направляющих мысль на точное конструирование передаваемого смысла.

Работа мышления при восприятии речи другого.

Эта непростая работа концептуального мышления образует живую проблемную область, которую можно обозначить как область проблем преодоления «речевых форм мышления».

Суть проблемы состоит в том, что в обыденных и широко распространенных случаях мышление «переводит» чужую речь в смыслы без совершения этих двух операций, а, так сказать, «как она есть». При этом слова принимаются и обрабатываются в виде однозначных блоков информации, как бы склеенными с устоявшимися смыслами. Например, «открытое образование» – это понятно: раз «открытое», значит, без запретов, для всех, без экзаменов, по принципу «заходи, ребята». «Демократия» – это тоже понятно: власть народа – народ выбирает делегатов своих желаний, те от имени своих избирателей принимают решения и отчитываются перед ними. «Займемся любовью» – очень просто: любовь – это занятие, вчера не занимались, а сегодня займемся, пошли…

Неосторожное, легкое, упрощенное обращение со словами при конструировании смыслов создает не только путаницу в головах, но и обширные смысловые бедствия. Обращусь здесь к французским концептуалистам.

...

«… До полного позора дело дошло тогда, когда самим словом „концепт“ завладели информатика, маркетинг, дизайн, реклама – все коммуникационные дисциплины, заявившие: это наше дело, это мы творцы, это мы концепторы! Это мы друзья концепта, ведь мы его вводим в свои компьютеры. В маркетинге усвоили мысль о некотором отношении между концептом и событием; и вот уже концепт выступает как совокупность различных представлений о товаре (историческое, научное, художественное, сексуальное, прагматическое…), а событие – как презентация этого товара, в котором обыгрываются различные представления о нем и возникает некий „обмен идей“. Нет событий, кроме презентаций, и нет концептов, кроме товаров, которые можно продать». [140]

Дальше высокие французские мыслители по-философски и весьма эмоционально рассуждают о том, как с помощью «педагогики концепта» защититься от интеллектуальной катастрофы, как не свалиться «в этот абсолютный провал мысли, каковы бы ни были его социальные преимущества с точки зрения мирового капитализма». Подобная катастрофа – это возможный след сдерживаемой проблемы преодоления мышления в речевых формах. Хотя и не только этой проблемы.

Сопоставляя написанное выше с тем, что, возможно, известно просвещенному читателю о проблеме извлечения смысла из слов, развернутой в философии и особенно – в герменевтике, все это может показаться чрезвычайно грубым упрощением сути дела. Действительно, проблема смысла слов, как проблема прояснения связи между словом как знаком и смыслом, как значением знака, существует много веков, обостряясь в различные эпохи и в различных интеллектуальных средах. Например, весьма глубокий анализ существа этой проблемы и истории ее развития дал еще в 1918 году русский философ Г. Г. Шпет, [141] хотя и с той поры филологи, психологи, философы по-прежнему разбирают «тонкости» связи между словом и смыслом – настолько сложна проблема. Но здесь мне хочется придерживаться русла более практического, чем теоретического, – мы будем говорить о практической стороне смыслотворчества концептуальными средствами как о следствиях существования проблем в его теоретической сфере.

Замечу к тому же, что концептуальное мышление в конструировании смыслов имеет дело не только со словами, но и с бессловесной реальностью, которую мы лишь наблюдаем, с математическими абстракциями, с образами идей, с тем, что возбуждает его, призывает к концептуальной деятельности. Ради строгости и полноты пришлось бы провести линии связи между всеми этими данностями и извлекаемыми из них смыслами. Такая работа или почти такая будет совершена в следующей книге, где концептуальное мышление будет рассмотрено как искусство. А здесь пусть состоится лишь указание на технологическую идею, которая лежит в основании конструктивности современного концептуального мышления – со словами надо бы осторожнее!

Но все это относилось пока лишь к акту восприятия речи. После ее реконструкции (при которой искажающее действие речи уже не так сильно, поскольку конструирование концептов совершается особенными средствами) в голове концептуалиста наступает этап выражения результата мыслительной деятельности Другому. А вместе с этим возникают и новые трудности в преодолении мышления в речевых формах.

При выражении смыслов в интерсубъективном акте, то есть в акте передачи смыслов для Другого, слово наше проявляется двояко. [142]

– В отношении «средство – цель». Здесь слово есть средство для выражения чего-то, для достижения некой цели (действия), и оно же – воплощенная цель.

– В отношении «формы и содержания». Здесь слово – логическая форма некоей мысли, некоего содержания, идеи, и «слово же – осуществленная идея, то есть понятие».

Слово как средство обсуждать не будем – всякому понятно, что не всегда слово есть лучшее средство для выражения смысла. Иной раз надежнее жест, взгляд, прикосновение… А уж художественный образ много выразительнее слов.

«…не всегда слово есть лучшее средство для выражения смысла. Иной раз надежнее жест, взгляд, прикосновение… А уж художественный образ много выразительнее слов…».

Но если выбрано слово, то дальше успех нашей выразительности полностью определяется сложным, нелинейным отношением между словом-формой и смыслом-содержанием.

Прежде всего обозначим саму проблему здесь известной формулой – «слово произнесенное есть ложь». Ложь в принципе связана только со словом: «Истина и ложь – атрибуты речи, а не вещей. Там, где нет речи, нет ни истины, ни лжи». [143] Но, говоря строже об отношении истины (как некоего Божественного «слова») и человеческой речи, следует согласиться с тем, что вторая по отношению к первой – «в силу субстанциональной несоизмеримости всегда есть троп (аналогия, сравнение, метафора)». [144] А поскольку это так, то выражение концептуально сконструированных смыслов должно быть организовано в особенную речь, в которой осторожность обращения со словами важна не менее, чем при восприятии речи.