Книга Дом Близнецов - Анатолий Королев

— Не бойтесь, говорите, что вы думаете о смерти.

— Думаю. Нет, уверена. На свете есть что-то такое, что пострашнее смерти, только люди об этом не знают. И хорошо, что не знают. Таких страшных незнаний минимум сто. Смерть — это самый хилый пунктик из всех, что есть во вселенной, потому-то мы ее запросто видим и даже болтаем всякую чушь, типа того, что это вонь, пещера, дом с пыльным зеркалом. Все, что говорит человек за последние пять тысяч лет, это глупости. Глупость Платона, глупость Микеланджело, глупость этого Витиштейна…

— Витгенштейна, — скривился князь.

— Какая разница, понятно ж. Бог конечно крутой бог, но князь тут будет круче. Короче, я себя живой смертью не чувствую. В детстве боялась, что у меня внутри спрятался чей-то скелет, но это же для опоры. Знаю, что ни скелет свой, ни череп никогда не увижу и ни хрена по этому поводу не переживаю…

Паучок подумав, метнулся от нее наискосок и стал причаливать к руке хрыча-беллетриста: Катрин тут же схватила фотоаппарат и принялась снимать его черствую физию.

— Господа, повторяю, — сухо сказал литератор, — я атеист и в ваши игрища не вступаю.

Паучок повел себя так, словно понял слова Протея и не причалил к руке, а выбежал на середину стола и затаился у ножки солонки в виде яйца в пасти дельфина.

— Он тоже атеист… — хмыкнул князь, развеселяясь страхом застолья.

— Секрет прост, у нашего атеиста лапы курильщика. Тварь почуяла табачок, — вмешалась Герда и рискованно дунула в сторону насекомого.

Паучок мигом перебежал на руку докладчика.

— Отлично. Пока никто не укушен. Говорите, маэстро.

— Закончу то, что хотел сказать, — побледнев, вымолвил Кожев.

— Смелей, он вас не тяпнет.

— Дело не в нем, я просто боюсь щекотки.

— Я тоже, — зло веселел князь, пьянея от риска.

— Итак, и вещи, и существа, — заговорил докладчик, явно с трудом и даже прикрыв глаза, — окружены контуром смерти, пределом, стеной, пеленой, если хотите. Внутри этой ограды из кости находится порция существования. Назовем ли мы ее жизнью или ожившей смертью — без разницы. Важно другое. Внутри всех нас находится нечто, недоступное гибели, иначе бы мы умирали сразу, как только появились на свет, потому что смерть, как мы видим, есть повивальная бабка всех рожениц. Что же это такое? Отвечаю: это место моей жизни. Место, занятое моим телом, моим смыслом, моей душой. Спрашивается, что погибнет внутри меня после моей смерти? Погибнет тело, погибнет мысль, а с нею исчезнет душа этой мысли и память о ней. И хотя многие уповают на бессмертие души, увы, для меня в ее бессмертии нет никакого высшего смысла. Зачем умножать сущности без необходимости? — спрашивает Бог устами Оккама. К чему плодить бессмертных пчел там, где уже есть Всесильный, да будет Он благословен, чье бессмертие отменяет любые попытки выживать рядом с ним и вдоль простирания этой нечеловеческой и всемирной силы?

Паучок шевельнулся на ногте.

Мысль говорившего сбилась:

— Думаю, что душа не бессмертна.

Паучок ринулся дальше. Докладчик только перевел дух, как тварь вернулась обратно и живо украсила мизинец левой руки оратора червоточиной.

— Вы ему нравитесь, — рассмеялся хозяин. — Смерть? Это вовсе не страшно.

— Итак, — собрался с силами речистый философ. — Что же уцелело после смертельных вопросов? А вот что уцелело. Там, где погибла твоя жизнь и твой дом, умер твой ум, исчезла память и умерла душа, там, человек, уцелело твое место. Кто его займет, место твоей матери и место отца после смерти? Кто занял место убитого Цезаря? Никто! Что же такое место?

Тут паучок перебежал на правую руку Валентина и замер в промежутке между указательным и средним пальцем.

— Он у меня на руке…

— Вижу, — холодно сказал князь.

— Прошу передать мне книгу…

— Передай, — князь снял книгу с пюпитра, вручил Фарро, и тот отрешенно передал книгу. Казалось, ничто не способно вывести Орфея из спячки вечного полнолуния.

— Положите книгу на стол, спасибо…

Стараясь не напугать тварь, Валентин раскрыл книгу левой рукой. Паучок перебежал из просвета между пальцами на ладонь и затаился на линии жизни. Левой же рукой Валентин достал футляр и вытащил капюшон. Надеть его с помощью одной руки было практически невозможно, а двумя слишком рискованно: паучок чернел в центре ладони…

— Магда, помоги, — приказал князь.

— Почему всегда я?

— Ты везучая, ну, шевелись…

Дочь нехотя подчинилась, обошла вокруг стола, но, натягивая капюшон на голову вруна, намеренно так резко дернула шлем, что паук стал кружить волчком по руке Валентина, пока не затаился каплей щекочущей жути в промежутке между мизинцем и безымянным.

— Повезло… — шепнула сучка на ухо и вернулась на место.

Валентин посмотрел на страницу… ничего не понять… абракадабра. «Боже!..» — взмолился он про себя. Буквы молчали, кураж ароматов не срабатывал. Внезапно паучок пробежал на страницу, и — надо же — каракули на бумаге стали превращаться в слова.

— Место гармонии, — начал читать Валентин, отслеживая путь паука, — это территория, на которой посажены ромбом ровно семь мандрагор, но если мы спросим у ромба, что же такое место, то братство плодов внушит нам следующее. Место это, конечно, не дом и не тело. Ведь было время, когда у тебя не было тела, потому что ты был всего лишь микроскопической зиготой в бездне оплодотворения. Но если принять за тело и этот микрон вещества, а не существа, то всего лишь один мысленный шаг дальше в прошлое, до момента зачатия, где еще нет единства завязи, а есть всего лишь стремление к зачатию. То есть уже есть — потенциально есть! — единственное место, которое принадлежит тебе, потому что если бы оно тебе не принадлежало заранее, тебе было бы негде родиться, негде расправиться телу, потому что без места никакое рождение невозможно. Ибо нельзя ступить туда, где нет готового места для твоей ступни. Если мысленно шагнуть еще глубже в даль времени, то факт твоего рождения говорит неумолимо и страшно, что ты обладал своим местом еще тогда, когда твоя мать только лишь увидела твоего отца. И больше того: твое место не было занято ничем и никем, даже тогда, когда твои мать и отец даже не знали друг друга, да и сами вовсе не существовали. Выходит, твое место корнями уходит в основу самого мироздания. И твое существование тому доказательство. Ибо то, что случилось, могло и не случиться, но то, чего не случилось, случиться не могло. Где же исток твоего места и любого места вообще?

На этой фразе проклятый паучок, скользнув с руки Валентина, побежал по скатерти в сторону князя, все ближе и ближе к его рукам. Все напряглись. Последнее препятствие — это рука Фарро, огромный полуостров рыжеватого мясца с волосками. Но вот так штука! Тварь пустилась в обход. Она обегает ладонь певца, тсс! Паучок уже в каком-то шаге от мэтра, вот он уткнулся в указательный палец князя, замер, вскарабкался вверх и, мелькнув угольной чернотой, спрятался у кольца на безымянном пальце левой руки.