Книга 22 шага против времени - Валерий Квилория

– А чего непонятного? – пожал плечами Никифор Ворсанафьевич и открыл один из паспортов.

Книжица оказалась пустой – ни записей, ни печатей.

– Ты, князь, не ошибся ли? – вернул он паспорт.

– Всё в порядке, – заверил Шурка. – Документы преобразованы, в смысле заколдованы. Любой начальник увидит там всё, что ему надо. Вы только говорите, что беженцы и что хотите фермерством заниматься. Запомнили?

– Гмы, гмы, – задумчиво подкрутил ус мастер. – Скажи-ка вдругорядь как энто прозывается?

– Фермерство.

– Фер… гмы, – смутился Лозович. – Фер, мер…

Шурка в растерянности почесал за ухом.

– Неважно, как называется, – нашёлся он. – Скажете, что хотите крестьянствовать и на земле работать.

После недолгих прощаний он усадил Варю и её родню на телеги, а сам отвернулся и закрыл глаза. Нынешнее преобразование требовало особой точности – уж очень большой объект переправлялся по времени. К тому же и Лозовичи, и их живность, и телеги должны попасть в точно определённый век и год. Шурка тщательно рассчитал траекторию, силу толчка, ускорения и скорость ухода. Сделал последнее усилие, подключил энергию и…

– А-а-а! – вдруг завыл кто-то диким голосом.

Захарьев в испуге обернулся, но на лесной полянке не было ни души. Но не это смутило Шурку, а то, что вместе с другими пропал Сенька, преобразованный им в вороного коня.

Всё пропало

В тюремном коридоре раздались шаги. Инопланетяне прислушались.

– Тимофей, – говорил один из стражников, – не слыхал ли об аукционе?

– Не слыхал, у кума гостевал в Замосточье.

– Сказывают, человек в чёрном объявился и единым махом семью Лозовича выкупил от мала до велика. Да сказывают, денег отдал не меряно помещику Переверзеву.

– Энто отставной подпоручик, что в суде заседает?

– Он самый. А после, когда уж купчую составили, обнаружилось, что человек тот чёрный купил крепостных для князя Захарьевского.

– Энтово я тоже знаю, они из Парижу прибыли.

– Ага. Подпоручик накануне с князем повздорил и на дуэль его вызвал.

– Ох-ти! А чё из того?

– Да как ты не поймёшь. Выходит, князь некий умысел чинит супротив помещика, раз негласно выкупил у него крепостных за такие деньжищи. Тут ясно, как божий день, что дело нечисто. К тому же князь составил на Лозовичей подорожную, в коей указал, что крестьяне его числом четырнадцать душ следуют до града Иркутска. Вот на кой ему сие надобно?

– Могет, он намерение имеет в Иркутске проживать? – предположил Тимофей.

– Дурья твоя башка. Ведь они стреляться желают. А подпоручик, всякий знает, бьёт метко и убьёт князя. Ей-ей, убьёт.

Тут лязгнул засов, и дверь открылась.

– Эй, басурмане! – крикнул, судя по голосу, напарник Тимофея. – Принимай снедь-питьё, да не мешкай!

Отведав обед, посланный им Шуркой, папаша Всюси крепко задумался.

– Хмы, Лозовичи, – посмотрел он на сына. – Это не те, у которых мы преобразованную дубину обнаружили?

– Они, – кивнул Фью.

– Выходит, между твоими подопытными кроликами и этими крестьянами есть какая-то связь. Надо только проследить за ними и дождаться появления строптивых мальчишек.

Фу-Фью заглянул в кувшин.

– Выходит, так. Не хотите ли, папаша, – протянул он кувшин Всюси, – землянского молока попробовать?

Всюси отхлебнул и поморщился.

– Непривычный вкус.

– А мне нравится, – приложился Фью к кувшину.

Дверь камеры вновь открылась.

– Выходи на дознание, – объявил стражник Тимофей и, когда инопланетяне вышли, прихватил кувшин с недопитым молоком.

– А, господа масоны! – встретил их радостным возгласом городничий.

Но в следующий миг благодушная улыбка слетела с его лица.

– Что же вы поклёп возводите на безвинных людей? – спросил он грозно. – На патриотов отечества русского! А?! В Тайную Экспедицию захотели?

– Моя твоя не понимает, – закрутил головой шарообразный Ибн-Ватута.

– А ты? – повернулся Евграф Андреевич к Абу-Фульдуну.

– Вас ввели в заблуждение, – заявил тот. – Мы подданные персидского шаха и знать не желаем никаких масонов. Это есть общество, противное делу аллаха.

– Ишь, как запели, – ухмыльнулся Капищев и указал на стул. – Хорошо же, тогда садись и излагай наиподробнейшим образом: откуда и куда путь держите, где успели побывать и где намеревались быть. Кроме того, укажи…

Но тут его речь прервал грохот в коридоре, примыкающем к дознавательной комнате. По звуку было похоже на падение тела.

– Что такое?! – зарычал городничий и распахнул дверь.

В коридоре на полу лежало обмундирование. И так странно лежало, что, казалось, будто стражник сразу упал, а потом испарился, оставив в полном порядке свой мундир, на котором и пояс имелся, и связка ключей на поясе. Не успел Евграф Андреевич понять, что произошло, как на плечо ему сел жёлтенький попугайчик.

– Разрешите доложить? – обратился он голосом Тимофея и поднёс к голове правую лапку.

У городничего помутилось в рассудке.

– Кыш!! – рявкнул он.

Напуганный попугайчик упорхнул к окну и там, сидя на подоконнике, задумчиво поскрёб коготком в клюве.

– Вот и служи после энтого верой и правдой, – пробурчал он сердито.

У Капищева перед глазами поплыли разноцветные круги. Майор метнулся назад в дознавательную, но и там щебетали какие-то жёлтенькие птички. Персидские купцы пропали. Одежда их, между тем, лежала на лавке, на которой они только-только сидели, словно и они улетучились.

Неожиданная встреча

В трактир Шурка вернулся далеко за полдень. Открыл дверь, оглядел харчевню и едва не присел от неожиданности. За одним из столов вместе с его другом Стопочкиным сидел учитель биологии. «Ё-моё! – растерялся Захарьев. – Как он тут оказался? Неужели Лерка напортачил?». В следующий миг Лера его заметил и приветливо замахал рукой.

– Князь, – позвал он, – ходить к нам.

«Странно, – удивился Шурка, – почему он при Пантелеймоне Юрьевиче англичанином прикидывается и князем меня называет? Наверное, биолог нас тоже не узнал».

Приблизившись к столу, Захарьев, не зная, что сказать, в нерешительности стал перед учителем. Со стороны это выглядело забавно – ведь Шурка, как важный барин, блистал роскошными одеждами. А Пантелеймон Юрьевич, наоборот, был одет скромно, и если казался человеком из господского сословия, то самого мелкого и наибеднейшего. Впрочем, никто княжеского смущения не заметил, кроме, конечно, Леры.