Книга Последний властитель Крыма - Игорь Воеводин

Народ же плевал ему в лицо, испражнялся на него.

4 августа 1918 года, Екатеринодар. Кабинет генерала Деникина

– Как же вы выжили, поручик?

Арсеньев, в новой форме, с культей на черной повязке, сидит в кресле напротив генерала.

– Женщины, господин генерал… Екатеринодарские сестры милосердия выходили 19 человек из нас, они связались с нашим подпольем и сумели вывезти нас из тюрьмы по подложному ордеру. И три недели скрывали нас от ЧК до самого вашего наступления…

– Да, русские женщины, – вздохнул, генерал. А поручик Арсеньев подумал, что и сестра Мария Колюбакина-Почевская, выходившая его, и черноглазая Галка, плевавшая в лица офицерам, и замученные до смерти медсестры в Елизаветинской – все это русские женщины.

Деникин встал.

– Поручик, дела наши успешны, даю вам месяц отпуска для окончательного излечения.

Арсеньев выпрямился и посмотрел Деникину прямо в глаза.

– Разрешите, господин генерал-лейтенант, сразу в полк. Не смогу я отдыхать.

Деникин помолчал и, отвернувшись, сказал:

– Разрешаю.

5 августа 1918 года, Екатеринодар. Контрразведка

– А все же, поручик, – масляные глазки капитана Петрова с пробором, который влип в череп так, будто его корова языком зализала, – кого из чекистов помните, из баб в Елизаветинской, особо усердствовавших? Напрягитесь, поручик!

– Господин поручик, – с нажимом на слово «господин» неприязненно ответил Арсеньев. Его, Вендта, Иванова и остальных выживших допрашивали уже с утра, то порознь, то сводя вместе и сличая показания. – Потрудитесь обращаться по форме, господин капитан…

– Ну да, ну да, – понимающие заулыбался тот, – как же, герои вы наши…

– Десятый раз вам заявляю, – продолжил Арсеньев, – всех большевиков, что запомнил, вам назвал. С бабами же не воюю.

Капитан выпрямился в кресле и улыбнулся.

– Кстати, господа… Через два часа будем пороть ваших… так сказать… protégé в станице Елизаветинской. Кого установили, конечно, не без вашей помощи. Милости прошу полюбоваться, коляски подадут…

Офицеры переглянулись. Пороть? Баб? Стариков?

– Да вы в своем уме, господин капитан? – не выдержал Вендт, все еще на костылях. – Да у нас же земля под ногами гореть после этого будет, мы же добровольцы!

Капитан картинно улыбнулся и встал.

– Вы, господа, слишком засиделись в плену. Это вы добровольцы и романтики, честь вам и хвала. Но вы, господа, – потрудитесь понять – в некотором роде динозавры, так сказать… Мы же – регулярная армия, власть, а не пионэры, первопроходцы, мы, господа, порем-с, да… и вешаем-с, господа… Да и потом, может вам просто вспоминать неприятно, снова в эти рожи глядеть? Так вы потихоньку нам укажите в толпе, а сами сидите в колясках с поднятым верхом…

Офицеры вышли.

– Поручик… Позвольте папиросу… – Капитан Вендт, прикурив, долго щурился, а потом, взглянув на тех, с кем прошел все круги ада в плену и кто стал ему дороже родни, уронил:

– Запомните, господа… Сегодня мы проиграли нашу войну. Пока нам плевали в лицо, мы для многих были святыми. После порок мы – каратели и жандармы. Это – конец…

В дверях возник допрашивавший их капитан.

– Hy-с, господа романтики, желающих нет?

Он с улыбкой смотрел на первоходников, и было видно, что они для него – мусор, старичье, средневековье, да вот поди же ты, приходится считаться…

– Вы, милостивый государь, – произнес после общего молчания Арсеньев, – мерзавец и подонок. Готов дать вам удовлетворение, когда угодно и где угодно.

Лицо капитана исказилось. Он подошел к Арсеньеву вплотную и, дыша ему в лицо, прошипел:

– Ваше счастье, что вы убогий, калека, к тому же сейчас – в фаворе. Но мы еще встретимся, поручик…

В следующую секунду он уже победно улыбался и, сходя по лестнице, даже напевал.

9 (22) февраля 1918 года, Ростов-на-Дону

Выступление Добровольческой армии в Ледяной поход.

Кадровый состав Добровольческой армии – 3683 человека при 8 орудиях.

Генералов – 36 человек.

Полковников – 190.

Подполковников и войсковых старшин – 50.

Капитанов, ротмистров и есаулов – 215.

Штабс-капитанов, штабс-ротмистров и подъесаулов – 220.

Поручиков и сотников – 409.

Подпоручиков, корнетов и хорунжих – 535.

Прапорщиков – 668.

Морских офицеров – 12.

Вольноопределяющихся, юнкеров, кадетов и добровольцев – 437.

Гардемаринов – 2.

Унтер-офицеров – 364.

Солдат – 235.

Матросов – 2

Кроме того – 21 врач, 25 фельдшеров и санитаров, 66 чиновников, 3 священника, 14 гражданских лиц.

Женщин – 165 человек, из них: 15 прапорщиков, 17 добровольцев, 5 врачей и фельдшеров, 122 сестры милосердия, 6 гражданских лиц.

Возраст: старше 40 лет – 600 человек, около 3000 – моложе.

Садовая, центральная улица Ростова-на-Дону. Одиннадцать вечера. Горят фонари, движутся трамваи, тротуары заполнены праздношатающимися, большинство из которых в золотых погонах и с дамами. Из дверей и окон всех ресторанов гремит бравурная музыка. Обстановка флирта и беззаботности, но что-то в глазах многих гуляющих дает понять, что это – агония.

– Кэк стоишь, скотина! Я кому гэворю, э? Кэ-эк стоишь перед офицером, кэнэлья! – Седой полковник в огромной, «штабной», явно не полевого покроя фуражке распекает не отдавшего ему честь солдата с Георгиевским крестиком на шинели. Глаза солдата из-под папахи горят черным огнем, но он молчит.

– Фу, Вольдемар, какой страшный мужик!! – слышится голосок молоденькой дамочки с прапорщиком с правого боку, – потом… фи… cette ambre, vous comprenez? (Этот запах, вы понимаете? – франц.)

Вольдемар, в новенькой форме, явно только что выпущенный из училища, галантно отвечает:

– Ну что вы, Кати… Вот как эти скоты смердят в окопах, вы бы слышали!

И они, торопясь, огибают солдата и исчезают в дверях «Варшавского» кафе, тревожная физиономия хозяина которого, выглядывающего из дверей, выдает явное иудейское, а не шляхетское происхождение.

– Кэкой номер части, я тэбэ спрашиваю, червь, или нет?! – продолжает раздаваться голос полковника.

Прямо посреди Садовой, между трамваями, движется взвод. Все в походной форме, холщовые мешки и винтовки за плечами. Это третья рота офицерского полка. Мелькают знакомые лица – капитан Зейме, Ратьков-Рожнов, Валуев, полковник Моллер, поручик Елагин и рядом с ним – два мальчика, еще неуверенно ступающих в больших, не по размеру, сапогах по булыжной мостовой.