Книга Куколка (сборник) - Марсель Прево

– О, нет! – взмолился я, – не говорите этого ужасного слова: оно убивает всякую надежду на будущее.

– В таком случае до свидания!

– Когда?

Она задумалась; ее лицо было полупечально, полуулыбающееся.

– Тогда, когда мы будем в состоянии свидеться без того, чтобы тотчас же превратиться в двух безумцев… когда мы оба поседеем, как лунь!..

С этими словами она дошла до двери, вышла на галерею… Перед тем, как завернуть за угол, она остановилась на мгновение, окинула меня долгим, растроганным взглядом, несколько раз медленно кивнула головкой… потом скрылась за поворотом.

Глава 7

Я больше никогда не встречал Мадлен.

Прошли недели и месяцы, составившие долгие годы. Произошло много перемен.

Дон Галиппе уже давно почил последним сном, замок де Тенси опустел, моих дорогих опекунов тоже не стало. Люси де Префонтэн вышла вторично замуж, живет безвыездно в провинции и превратилась в добродетельную мать.

Лишь воспоминание о Мадлен сохранило всю свою яркость, всю свежесть, все неувядающее обаяние первой юности.

Не скрою, меня не раз охватывало сомнение относительно ее искренности: ведь вся эта история с мужем, анонимным письмом и уличением в супружеской неверности более чем романтична. Я мысленно задавал себе вопрос: «Да полно, уж не посмеялась ли она надо мною и в нашей вторичной встрече, в Саксонии, как посмеялась и раньше?» – и меня мучают сомнения.

Но бывают минуты, когда я непоколебимо верю в чистосердечие и искренность Мадлен; верю, что она действительно увлеклась мной (к чему бы ей лукавить?), что она действительно была рада вторичной встрече со мной, что ее снова охватило сладкое безумие увлечения.

Но потом эта уверенность снова уступает место сомнению.

Однако я никогда не чувствую против Мадлен ни зла, ни раздражения.

Наш романтический эпизод остался невыясненным и незаконченным, но он мне безгранично дорог, хотя бы за то ощущение и настроение юности и свежести, которые меня неизменно охватывают каждый раз, как я вспоминаю о нем.

Да, прошли годы и годы, а между тем я твердо уверен в том, что, если бы мне посчастливилось снова встретиться с моей незабвенной «дамой в желтом домино», я снова был бы готов творить всевозможные безумства, не подходящие ни к годам, ни к положению сановника. А между тем серебристые нити в изобилии украшают мою голову.

Так когда же, когда же, наконец, их у меня будет достаточно для того, чтобы безопасно встретиться с Мадлен?

Куколка

Глава 1

Есть люди, жизнь которых, при всей своей заурядности всегда чем-нибудь разнообразится; можно подумать, что судьба неустанно заботится о них, неожиданно посылая им, по своему усмотрению, то радость, то огорчения. С другой стороны, есть много на свете людей, о которых судьба, по-видимому, совершенно забывает и, подарив им жизнь, нисколько не интересуется их дальнейшим существованием. Их дни текут однообразно, отличаясь, один от другого только числом месяца. Судя по их молодости, самый недальновидный человек может безошибочно предсказать, что ожидает их в зрелом возрасте, а старость незаметно приводит их к неизбежному концу. Вопреки всяким ожиданиям, жизнь для таких людей проходит очень быстро: из-за отсутствия происшествий, отмечающих те или другие периоды в жизни, представление о времени мало-помалу стушевывается. Людям, ведущим тревожную жизнь, знакома скука в периоды затишья, знакомо сознание медленно тянущегося времени; а счастливцы, позабытые судьбой, удивляются, что в их спокойном существовании вечер так быстро следует за утром.

– Как время-то летит! – с удовольствием говорят они.

«Как летит время! – думал каждый день около двух часов Жюль Бурду а, садясь за мраморный столик, на котором его ожидали еще пустая кофейная чашка и навернутый на палку утренний номер газеты «Фигаро». – Как летит время!»

Целые сутки прошли с тех пор, как он уже сидел за этим самым столиком в маленьком кафе на бульваре Вожирар, близ вокзала Монпарнас. И так прошли не только одни сутки, но недели, месяцы, годы. Он видел бесконечное повторение самого себя, как будто отражавшегося в параллельных зеркалах, – бесконечное повторение Жюля Бурдуа, сидящего перед кофейной чашкой и «Фигаро» в маленьком кафе на бульваре Вожирар. Допускалась только одна перемена: в зависимости от времени года и погоды столик накрывался или в комнате, или на террасе. Но если сложить все те дни, когда Жюль Бурдуа не приходил около двух часов в этот ресторанчик выпить чашечку кофе с рюмкой коньяка и прочесть свою газету, то во весь долгий период, с тридцати пяти до сорока семи лет, сумма дней не составила бы даже трех месяцев. Этот верный завсегдатай кафе неохотно уезжал из Парижа даже летом. Ревматизм должен был хорошенько помучить его весною, чтобы он в июле решился предпринять курс лечения горячими источниками Эво на его родине, в департаменте Крез.

«Как летит время!.. До национального праздника всего десять дней!.. Поеду ли я в этом году в Эво?» – спрашивал себя Жюль Бурдуа, закуривая любимую сигару и попивая маленькими глотками специально для него приготовленный кофе.

На террасе, кроме него, никого не было. Внутри ресторана, в чистенькой, скромно меблированной комнате, единственный слуга с унылым, безропотным лицом дремал, прислонившись к чугунной колонне, как раз напротив сидевшей за кассой хозяйки, особы зрелых лет, страдавшей, по-видимому, катаром желудка. Был великолепный, яркий, знойный день. Бульвар с его тощими, уже пожелтевшими каштанами и пыльной, пустынной дорогой можно было принять за уголок Сахары. Ни шума, ни движения, ни суеты. Бурдуа наслаждался жарой, которую любил, подобно всем страдающим ревматизмом; наслаждался тишиной уединения, которое очень ценил, пока пил кофе, и ради которого выбрал этот маленький ресторан. Служащие с железной дороги и с соседних фабрик, приходившие сюда завтракать, успевали уже разойтись по своим конторам, когда Бурдуа после обильного завтрака в ресторане Лавеню являлся пешком в это тихое убежище, где пищеварение совершалось легче, чем среди суеты большого заведения. Он проделал несколько движений левой рукой, то сгибая, то вытягивая ее, и прошептал:

– Теперь лучше… Ах, если бы я в нынешнем году мог избежать этого проклятого курорта!

Бурдуа снова принялся за чтение, радуясь, что в локтевых суставах на этот раз не было болезненного ощущения. Вообще он до крайности заботился о своем здоровье, которое ему удалось до сих пор сохранить в прекрасном состоянии, несмотря на то, что он уже приближался к пятидесятилетнему возрасту, грозному для старых холостяков. Помимо боязни заболеть, он всегда чувствовал себя прекрасно, хотя казался гораздо старше своих лет. Седые волосы ровной щеткой стояли над довольно низким лбом; из-под густых бровей смотрели добрые голубые глаза; красноватые угри, щедро украшавшие полные, немного отвислые щеки, толстый нос и даже гладко выбритый подбородок свидетельствовали о сытных обедах, с которыми прекрасно справлялся здоровый желудок. Красиво очерченный рот под небольшими седыми усами обнаруживал два ряда зубов, до того ровных, что они исключали всякую мысль об обмане. Бурдуа был невысокого роста, плотный, склонный к полноте. На нем были очень просторный пиджак из черного альпага, безукоризненно белый жилет и такие же панталоны. Из-под отложного воротничка, очень низкого и очень открытого, чтобы не стеснять движений шеи, виднелся синий со светлыми горошинками галстук. Соломенная шляпа с черной лентой, желтые башмаки, немного поношенные (в них чувствуешь себя гораздо удобнее), довершали туалет, обличавший человека, заботящегося о своей наружности, но не делающего себе из моды предмета душевной тревоги. Обычно на вид ему давали пятьдесят пять лет, и это производило на него неприятное впечатление. Зато он всегда бывал польщен, когда его принимали за интенданского офицера в отставке.