Книга Все четыре стороны. Книга 2. Вокруг королевства и вдоль империи - Пол Теру

— Один человек — шесть юань, — сказал он, крепко держа портрет.

— О, спасибо, спасибо, — проговорил Фу, поступившись своей гордостью.

— Чай, чай, — сказал каннибал, передавая мне жестяной чайник.

Я выпил соленого, маслянистого чаю. Тут к дому подъехал грузовик. Двенадцать тибетцев — женщины с детьми — вошли в комнату, проследовали в коридор, постелили на пол ватные одеяла и улеглись на них.

Я заплатил за проживание, забрал из машины сумку и отыскал на втором этаже свободный номер. На лестнице горел свет, так что я увидел, куда это меня занесло. На лестничной клетке кого-то стошнило, и его блевотина замерзла. Чуть подальше стена тоже была загажена. Запах, впрочем, особо не досаждал: рвота обратилась в лед. Было очень грязно, декор сводился к полым бетонным стенам: мрачнее любой тюрьмы. Но главное сходство с тюрьмой состояло в том, что все лампочки горели. То были голые лампочки без абажуров. К счастью, лампочек было не так-то много. Выключателей предусмотрено не было. Из других номеров слышались вопли и шепот. Воды не было, ванной — тоже. Туалет тоже отсутствовал, если не считать лестницы.

Я услышал, как где-то неподалеку мисс Сунь раздраженно и визгливо, каким-то болезненным голосом читает нотацию господину Фу. Я прикрыл дверь. Она не запиралась. Я придвинул к двери железную койку. В комнате имелись три железных койки без матрасов и несколько вонючих одеял.

Я поймал себя на том, что дрожу. Мне было холодно. Вдобавок проснулся голод. Я съел один банан и полбанки консервированных апельсинов «Ма Линь», заварил чай в своем термосе. Голова у меня была пустая, иногда я задыхался — высота действовала, а еще подташнивало — я насмотрелся на мороженую блевотину в коридорах. Как только я покончил с ужином, все лампочки погасли: наступила полночь.

Я надел перчатки, шапку, запасной свитер, пальто, третью пару носок и утепленные ботинки. И лег спать. Мне и раньше доводилось мерзнуть, но я впервые лег спать в шапке с ушами. Одно ватное одеяло я подложил под себя, другим укрылся. И все равно согреться не удавалось. В чем дело, я никак не мог понять. Сердце нервно колотилось. Пальцы ног стыли. Я попытался вообразить, каково приходилось Крису Бонингтону[67]во время восхождения на гору Менлунгцзе, что близ Эвереста. Через некоторое время сквозь толстый слой инея на оконном стекле просочился лунный свет.

Посреди ночи я встал, чтобы сходить по малой нужде. Воспользовался эмалированным тазиком, рассудив, что это и есть ночной горшок. К утру моча превратилась в лед, как и остатки апельсинов, как и перепелиные яйца. Замерзло все, что вообще могло замерзнуть.

Я почти не смыкал глаз, но, когда засияло солнце, воспрял духом. Нашел немножко арахиса и съел. Потом съел свой мерзлый банан. Проведал каннибала (при дневном свете он выглядел еще чумазее) и выпил с ним моего чаю. Китайского чая он не захотел. Состроил гримасу, точно говоря: «Ну и гадость! Как вы только можете ее пить?».

Робкое тепло утреннего солнца лишь повредило гостевому дому — разбудило смрад на лестницах и в коридорах. По всему зданию попадались темные груды и маленькие завитки человеческих экскрементов. В этой божественной стране — и такой нужник?

Фу проснулся и начал на все жаловаться. Он сказал, что мисс Сунь сильно нездоровится. Да и он тоже чувствует себя неважно.

— Тогда поехали, — сказал я.

— Сначала завтрак.

— О господи!

Опять канитель с отъездом. Но на сей раз я рассчитал кое-что по карте, вычислил расстояние между городами и среднюю скорость, и на душе у меня стало намного легче… пока я не вспомнил о покрышке.

— Вы залатали запасную покрышку, господин Фу?

Вечером он сказал, что сделает это наутро, до завтрака. Хоть Амдо и дыра, автосервис там имелся. Другого более-менее крупного населенного пункта вблизи не было.

— Нет. Лучше починить покрышку в Нагчу.

До Нагчу оставалось больше сотни миль.

Фу сел за руль. Проехав несколько миль по шоссе, он остановил машину и принялся расцарапывать себе щеки.

— Не могу, не могу ничего делать! — завопил он. По-китайски это звучало как жалостная капитуляция.

Господин Фу снова распсиховался, но я был только рад. Пока он пересаживался назад, я старался его утешить. Потом я поставил Брамса и поехал на юг под безоблачным небом.

Вообще-то меня тоже немного трясло. На голове у меня красовалась шишка, шея ныла, на щеке глубокий порез — авария оставила свой след. Болело правое запястье — растянул, наверное, когда вцепился в ручку дверцы в машине, потерявшей управление. Высота тоже на меня действовала: голова была пустая, подташнивало, а после недолгой пешей прогулки по Амдо сердце бешено застучало. Но все это не шло ни в какое сравнение со страданиями господина Фу. Он сидел бледный, разинув рот, а потом вообще впал в забытье. Мисс Сунь тоже заснула. Они полулежали на заднем сиденье, похожие на влюбленную парочку, которая совершила коллективное самоубийство, приняв яд.

Между Амдо и Нагчу не было ни одного населенного пункта — только столовое плато, продуваемое всеми ветрами. Холод стоял такой, что даже drongs — дикие яки — стояли с полузакрытыми глазами, а дикие ослы, не шевелясь, лишь поднимали головы и глазели на сильно помятый «мицубиси-галант». Через несколько часов шоссе кончилось — я бы даже сказал, иссякло. Дальше были только разбросанные камни, маленькие и огромные, да новые стада диких ослов. Камни ударялись о подвеску, барабанили по покрышкам: а ведь запасной покрышки у нас не было. Мы до нелепости бестолково подготовились к путешествию по Тибету. Но я не особенно переживал по этому поводу — чувствовал: раз уж мы уцелели в аварии, худшее уже позади. Сам факт спасения как-то укрепляет в тебе витальность. Кроме того, я знал: пока я сам веду машину, то нахожусь в относительной безопасности. От господина Фу проку никакого: этому нервозному и неопытному водителю вообще не место в Тибете.

Кое-где на склонах виднелись хижины, над которыми реяли разноцветные молитвенные флаги. Эта картина — белизна стен, клубы дыма над трубами, наряды обитателей (лисьи шапки, серебряные пряжки, овчинные тулупы, толстые теплые сапоги) вселяла и меня бодрость. В десятках миль от малейших намеков на цивилизацию я увидел, как мама с дочкой, одетые в яркие, развевающиеся юбки и чепцы, поднимались по тропе на кручу, а красавец-пастух сидел в окружении своих яков, и на голове у него была отличная красная шапка с длиннющими ушами.

Господин Фу страшно вспылил оттого, что в Нагчу негде было перекусить. Высотная болезнь сделала его раздражительным. Все тело у него затекло. Фу жаждал немедленно продолжить путь, но я потребовал подыскать мастера для ремонта запасной покрышки. Покрышку залатали в каком-то сарае, где орудовали зубилами, а резину размягчали в очаге; пока длилась эта примитивная вулканизация, я прогулялся по городу. Джон Аведон в своей книге 1984 года «Изгнанные из Страны снегов» (это описание недавних волнений в Тибете, написанное с антикитайских позиций и проникнутое отрадно-страстными симпатиями к Далай-ламе) утверждает, что Нагчу — средоточие китайской атомной промышленности. Сюда из пустыни близ озера Лобнор перенесли газодиффузионные заводы, цеха по сборке боголовок, научно-исследовательские лаборатории. Где-то в округе — хотя с виду этого никак не заподозришь — находится крупное хранилище ядерных ракет малой и средней дальности. Но я видел в Нагчу только яков. Фу вывез нас из Нагчу — пожалуй, только чтобы сохранить лицо, так как, отъехав от города на милю, он остановил машину и закрыл глаза руками: