Книга Ангел на мосту - Джон Чивер

Усталость от жизни и безнадежное смирение перед нею, которые слышались Сэтону в ее голосе, словно предупреждали о том, что его здесь ожидает тягостная и неприятная процедура. Он сел на деревянную скамью под вешалкой. Сидеть было неловко, у него вспотели ладони, и он чувствовал себя слишком большим и неуклюжим для этого маленького домика, для скамьи, на которой сидел, для всей ситуации, в которой вдруг очутился. Как таинственна и непонятна его жизнь, подумал он; жена его запрятала куда-то все свое обаяние, а он почему-то сидит в тесной прихожей и готовится изучать искусство игры на фортепьяно! Ему вдруг стало так не по себе, что он даже подумал о побеге. Выйти на Бельвью-авеню, пройти к машине и больше никогда не возвращаться. Вот и все. Но вспомнив свой дом, он остался на месте. Ему пришло в голову, что ожидание — всего лишь одно из проявлений вечности. Ожидание в приемных врачей и дантистов, ожидание поездов и самолетов, ожидание у телефонных будок, ожидание за ресторанным столиком… Лучшую часть своей жизни он потратил на ожидание, и теперь, решившись брать уроки музыки, он, быть может, выбрасывает на ветер те немногие сколько-нибудь яркие годы, которые ему суждено прожить. Он снова подумал о побеге, но в эту минуту урок пришел к концу. «Вы мало занимаетесь дома, — послышался ворчливый голос мисс Деминг. — Надо заниматься по часу, каждый день без исключения. А так вы просто напрасно отнимаете у меня время». Ленивый ученик прошел мимо Сэтона с поднятым воротником, и Сэтон не мог разглядеть его лица.

— Следующий, — сказала мисс Деминг.

В комнате, в которой стояло пианино, было еще теснее, чем в прихожей. Мисс Деминг на него едва взглянула. Это была маленькая женщина. Ее перемежающиеся седыми прядями темно-русые волосы были заплетены в косички и уложены жидким венчиком вокруг головы. Она сидела на резиновой подушке, сложив руки на коленях, и время от времени брезгливо морщила губы. Сэтон плюхнулся на табуретку.

— Я никогда не учился играть на рояле, — сказал он, — я немного занимался на кларнете. Когда я учился в старших классах, я брал кларнет напрокат и…

— А теперь мы все это забудем, — прервала она и, ткнув пальцем в среднее «до», попросила его проиграть гамму… Время от времени она ударяла его карандашом по руке, а иногда своей рукой поправляла ему пальцы. Вся ее жизнь представилась Сэтону в виде кошмарной цепи чужих рук — чистых рук и грязных, волосатых и гладких, энергичных и вялых, и он подумал, что, верно, оттого у нее и не сходит с лица брезгливая гримаска. В середине урока он бросил обе свои руки на колени. Его малодушие только рассердило ее, и она снова поставила его руки на клавиатуру. Ему хотелось курить, но над фортепьяно висела табличка, на которой крупными буквами курить запрещалось. К концу урока у него взмокла рубашка.

— Потрудитесь в следующий раз разменять деньги заранее, — сказала мисс Деминг. — Положите их в вазочку на столе. Следующий!

Сэтон столкнулся в дверях со следующим учеником, но незнакомец отвернул свое лицо.

Как только кончилось истязание, Сэтон почувствовал прилив счастья, и, выходя в темноту Бельвью-авеню, он предался нелепым и блаженным грезам, в которых увидел себя в новом качестве — пианиста. Он подумал, что Джек, должно быть, именно эти простые радости и имел в виду, когда порекомендовал ему обратиться к мисс Деминг. Когда он вернулся домой, дети уже спали, и он тотчас сел за рояль. Мисс Деминг дала ему этюд для двух рук с незатейливой мелодией, которую он разыгрывал снова и снова в течение часа. Он разучивал свой этюд каждый день, не исключая воскресенья, и, отправляясь на второй урок, простодушно рассчитывал, что в награду за его успехи учительница даст ему новое, более сложное задание. Но она раскритиковала его аппликатуру и фразировку и велела продолжать работать над этюдом и следующую неделю. Он не сомневался, что на третьем уроке ему дадут новую пьесу. Однако он и на этот раз вернулся домой все с тем же упражнением.

Джессика не высказывала одобрения его новому занятию, но и не жаловалась. Она казалась озадаченной. Музыка, впрочем, заметно действовала ей на нервы, и Сэтон понимал, что иначе и быть не могло. Коротенькая мелодия запечатлелась даже в памяти его дочерей. Непрошеная и прилипчивая, как гриппозный вирус, она, казалось, вплелась, в канву их существования. Она звучала в голове у Сэтона все время, что он был на службе, а при всякой острой эмоции — боли или удивлении — внезапно выплывала на первый план. Сэтон не подозревал, что освоение фортепьяно потребует столько нудных усилий и такого вытягивания жил из души. Вечером, когда он садился за рояль, Джессика поспешно покидала комнату и поднималась к себе. Музыка то ли смущала ее, то ли пугала. У самого Сэтона этот этюд вызывал смутное, гнетущее чувство. Однажды, приехав из города позже обычного, он решил идти домой пешком; проходя мимо дома Томпсонов, он услышал, как оттуда доносится все та же назойливая мелодия. Должно быть, это занимался Джек. Здесь не было ничего странного, но когда Сэтон услышал ту же мелодию из окон Карминьолов, он подумал, что, быть может, звуки эти исходили не извне, а из глубин его сознания. Он стоял на ступеньках собственного дома, в темноте, потеряв ощущение реальности, и думал о том, что мир, то умирая, то возрождаясь заново, меняется быстрее, чем мы это сознаем, и что сам он всего лишь пловец, обреченный нагишом проплывать по событиям собственной жизни, так и не поняв ее сокровенного смысла.

В этот раз жаркое у Джессики не подгорело, в духовке его ожидал вполне съедобный ужин, и она подавала ему на стол с такой робкой предупредительностью, что он даже подумал: уж не намерена ли она вновь стать его любящей женой? После ужина Сэтон почитал детям, затем засучил рукава и сел за рояль. Выходя из комнаты, Джессика вдруг повернулась в дверях и заговорила с ним. Выражение лица у нее было умоляющее, и от этого ее глаза казались еще больше и темнее, а лицо длиннее и уже.

— Я, конечно, не хочу вмешиваться, — мягко начала она, — и в музыке ничего не понимаю, но только я подумала, нельзя ли ее попросить, твою учительницу, чтобы она дала тебе разучивать что-нибудь другое? Это упражнение не выходит у меня из головы целый день. Если бы она дала новую пьесу…

— Я тебя понимаю, — сказал он, — я поговорю с мисс Деминг.

* * *

К пятому уроку дни сделались значительно короче, и в конце Бельвью-авеню закат уже не пламенел, уже не напоминал больше о высоких мечтах и упованиях юности. Как только, постучавшись по обыкновению, он вошел в прихожую мисс Деминг, до его обоняния донесся запах табачного дыма. Он снял пальто и шляпу, вошел в комнату, но мисс Деминг не восседала на своей резиновой подушке. Он позвал: «Мисс Деминг?» — и тогда приоткрылась дверь из кухни и оттуда послышался ее голос. Глазам Сэтона предстала поразительная картина: двое молодцов сидели за кухонным столом, куря и потягивая пиво. Их черные лоснящиеся волосы были откинуты назад, как крылья. На них были бутсы, как у мотоциклистов, красные охотничьи куртки, и все их повадки, казалось, выражали бесшабашность молодости.

— Мы будем ждать тебя, детка! — громко крикнул один из них вслед мисс Деминг, когда она закрывала за собой дверь, и Сэтон увидел, как с ее лица постепенно сползает радостное оживление — смесь беспечности и скромного достоинства — и на его месте вновь воцаряется ее привычная кислая мина.