Книга Седьмой дневник - Игорь Губерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Я не был с веком в перепалке,
на гнев и крик не тратил пыл
и не вставлял в колёса палки,
я просто рядом жил и был.
* * *
Мне кажется, что в силах уберечь
Россию от ползущего распада —
лишь устная и письменная речь,
цветущему гниению преграда.
* * *
Мы жаждем слышать Божий глас,
возводим очи к небесам,
а Бог чего-то ждёт от нас,
хотя чего, не знает сам.
* * *
Хоть явного об этом нету знака,
похоже – мне дарована отсрочка:
везде болит, но в целости, однако,
души моей земная оболочка.
* * *
Люблю людей со взглядом ясным,
они связали жизнь узлом
и делом заняты прекрасным:
бессильно борются со злом.
* * *
Надут и летит миллион пузырей,
несущих параши и бред;
Израиль сейчас – коллективный еврей,
поэтому людям – во вред.
* * *
Да, гуляки, моты и транжиры
были все подряд мои приятели,
светлый факт, что веселы и живы —
премия за всё, что щедро тратили.
* * *
Давно везде всегда со мной,
лаская дух и глаз,
мой дивно лёгкий, надувной
мифический Парнас.
* * *
Терпел я всякое от нечисти
(я был из лохов и тетерь),
но думал я о человечестве
гораздо лучше, чем теперь.
* * *
С утра проснусь, ополоснусь
и закуривши после чая,
опять живу, ни мразь, ни гнусь
вокруг себя не замечая.
* * *
Старость – удивительный сезон:
дух ещё кипит в томленье жарком,
жухлый и затоптанный газон
кажется себе роскошным парком.
* * *
Я в любое время суток
по влеченью организма
побеждаю предрассудок
о вреде алкоголизма.
* * *
В тёмной чаще житейского леса,
где глухое царит бездорожье,
наущение мелкого беса
очень часто похоже на Божье.
* * *
Беда моя безжалостно крута —
ужели это старость виновата? —
куда-то испарилась доброта,
ушло великодушие куда-то.
* * *
Дожив до возраста седин
и видя разные прогрессы,
я понял: Бог у нас – един
и только очень разны бесы.
* * *
На кепку мне упал комок
и капля тронула ресницы:
не всё, что с неба, шлёт нам Бог,
довольно много шлют и птицы.
* * *
Дьявольски спешат часы песочные,
тратя моё время никудышное,
стали даже мысли худосочные
чахнуть от шуршания неслышного.
* * *
Всегда заметно светлое мерцание
над сумраком, безвыходно сплошным,
трагическое миросозерцание
мне кажется поэтому смешным.
* * *
Есть такие слова в русской речи,
так воздействие их благодатно,
что легко выпрямляются плечи
и душа улыбается внятно.
* * *
Нахохлившись, как куры на насесте,
живём, грустя об участи своей,
однако пригорюниваться вместе
мы стали много реже и трезвей.
* * *
Смерть не минуешь, очевидно,
я скоро кану в никуда,
и лишь порой весьма обидно,
что умираешь навсегда.
* * *
Какая бы ни мучила забота,
и старость нынче как ни тяжела,
я всё благодарю того кого-то,
чья лёгкая душа во мне жила.
* * *
С утра я угрюмо и тупо сижу
в ленивой тиши кабинетной,
но писчей бумаги теперь извожу
не более, чем туалетной.
* * *
Я понял нынче утром за кефиром,
что, полные намерений благих,
не тайные евреи правят миром,
а тайно правят миром жёны их.
* * *
В этой жизни я где только не был,
и куда б ни занёс меня случай —
под безоблачно солнечным небом
над евреем сгущаются тучи.
* * *
Мы видим по-иному суть и связь,
устав и запредельно измочалясь.
Кудрявые не знают, веселясь,
того, что знают лысые, печалясь.
* * *
Из ночи лёгкая прохлада
сошла ко мне, и в полусне
подумал я, как мало надо
уже от жизни этой мне.
* * *
На кладбищах висит очарование,
несущее томительную ясность,
что жизни этой краткой дарование —
пустяшная случайная прекрасность.
* * *
Живя уже у срока на пороге,
ложусь на свой диван во всю длину
и думаю, вытягивая ноги,
что скоро их и вовсе протяну.
* * *
Нет, я ни глубоко, ни далеко
смотреть не помышлял. Играл в игру.
Зато легко дышал и жил легко,
а если даст Господь – легко умру.
* * *
По смерти мы окажемся в том месте —
и вида и устройства неземного, —
где время и пространство слиты вместе,
и нету ни того и ни другого.
* * *
Когда, слова сказав убогие,
приму я смертную остуду,
меня помянут рюмкой многие,
а я уже непьющий буду.
* * *
Чувствуя, что жить не будешь вечно,
тихо начиная угасать,
хочется возвышенное нечто
мелом на заборе написать.
Это латинское слово явно покрасивее, чем «послесловие». Кроме того, в нём скрыто обещание, что текст последует краткий. Так оно и будет.
В рейсе «Иркутск – Москва» выпивка не полагалась, и поэтому у многих было с собой. А в их числе был, разумеется, и я. Глотнув немного, принялся я медленно и благодушно думать, что теперь имею право и на долгое безделье, и на лёгкое застольное бахвальство. Закончилась ещё одна гастроль, и я остался жив, объехав пятнадцать городов. Дня через три снова буду в Иерусалиме. Друзья усядутся за стол, мы чокнемся по первой и немедля по второй, и на меня все вопросительно уставятся: ну, где ты был, гулящий фраер? Я небрежно им отвечу, что не стоит все пятнадцать городов перечислять, я лучше просто назову те реки, на которых покурил, бездумно глядя на воду. Начну с Невы (Москва-река не в счёт), а дальше – Дон, Кубань, Волга, Обь, Енисей, Иртыш и Ангара. Все покачают головами и нальют по третьей, ожидая связного рассказа. Но его у меня нет. Ведь это всё за месяц увязалось. Я приезжал в очередной город, по нему меня чуть-чуть возили (Томск с Иркутском – чудо деревянной архитектуры), после спал перед концертом, а после него – глухая пьянка, и наутро – поезд, самолёт или машина. Досконально убедился я в великой правоте художника Ярошенко: всюду жизнь. Конечно, ещё что-то позже в памяти всплывёт, а что-то обнаружится в блокноте, и проявится картина моих странствий и несчётных разговоров с очень разными людьми. Тогда я это всё и опишу. Как дивно выразилась одна стихотворица – «у поэта на такое завсегда перо встаёт».
