Книга Зверинец Джемрака - Кэрол Берч

Скип был настоящий безумец. Как мне сейчас кажется, его надо было пинками гнать на бак каждый раз, когда он засыпал у драконьей клетки. Слишком мягкие порядки царили у нас на корабле, в этом все дело. Членам команды нельзя разрешать спать на палубе, где им вздумается. Какой капитан это позволит? Наш — позволял. Проктор горевал по Самсону, вспоминая, как щенком вез его в кармане через Бискайский залив, и почти не выходил из каюты. Рейни время от времени пинал Скипа, но без особого энтузиазма. И ничто не могло рассеять мглу. Был случай, когда капитан выскочил на палубу в ночной рубашке, разбуженный криками Рейни. «Поскорей бы уж эта проклятая тварь исчезла с моего корабля», — в сердцах произнес он, и Дэн Раймер, с лицом серым, как небо над нашими головами, сообщил, что вводит новое правило и теперь никому, кроме него и меня, не позволено подходить к дракону — как это было раньше. Глаза у него при этом стали чужими и холодными. Я уже и не помнил, когда это правило, установленное изначально, перестало соблюдаться. Верно сказал Скип: время изменилось. Оно перестало идти как положено. Словно в голове у меня произошло землетрясение, и я перестал понимать, в чем можно быть уверенным, а в чем — нет. Все голоса звучали приглушенно и будто бы издалека.

Скипу больше не позволяли навещать дракона, но это ничего не изменило: парень все равно продолжал с ним разговаривать. Нам он объяснял, что никакими словами нельзя описать, каким образом они беседуют, но порой эти беседы затягивались на всю ночь. Скип не умолкал ни на минуту, все время бубнил ровным, уверенным голосом. Он говорил, что штурвал крутится то в одну, то в другую сторону потому, что дракон сошел с ума, и причиной этому клетка. Находиться в закрытом пространстве для зверя невыносимо — как и для той несчастной рыбины, которая жила в бабушкином стеклянном шаре, — вот он и обезумел. «Потому и китов нет, — заявил Скип, рисуя в своем альбоме клетки и решетки. — Чуют, что он у нас на корабле, вот и не подходят близко».

Все мы успели наслушаться россказней Скипа. С тех пор как мы вышли из Гренландского дока, он наговорил кучу подобной ереси. Какой смысл прислушиваться к нему теперь? Однако он умудрился запудрить мозги Феликсу и Биллу — нарочно или нет, я не знаю.

— Получается, — рассуждал Феликс, — будто бы корабль что-то знает. Он вроде как живой и понимает, когда на борт поднимается нечто дурное. Убийца, к примеру.

— Или демон, или…

— Да, демон. — Скип приготовился рисовать демона.

— Тогда и паруса, как щеки, надуваются.

— И корабль кричит.

Так мы и плыли в этом мороке семь темных дней и ночей. Нам начинало казаться, что он никогда не кончится. Все морские суеверия рождаются из того огромного, в миллионы миль, пространства, которое отделяет тебя от суши и от дома, напоминая о том, что ты смертен. Темное, утыканное шипами, суеверие властно ступило на палубу своим раздвоенным копытом. А уж если суеверие ступает на пустынную палубу вдали от берега, то, как поется в старинных песнях, жди беды…

Страх обуревал меня постоянно — не только в те часы, когда я спал или дремал на марсовой площадке или просто клевал носом, ощущая, как в голове разливается липкое тепло, но каждое сознательное мгновение. Невероятный, цепенящий, невидимый страх, подобный заточенному острию клинка.

— Глазищи — жуть, — пробормотал Габриэль.

Мы сидели за столом в кубрике, и на лицо ему падал свет фонаря.

У дракона слезла кожа вокруг глаз, и от этого он выглядел еще страшнее.

— На статую похож, — произнес Саймон Фаулер, скручивая бечевку, — будто неживой совсем.

— Мерзость какая, — вставил Джо Харпер.

— Не нравится он мне, — присоединился Ян, — сидит там и смотрит на нас своим нехорошим взглядом.

— Корабль знает, — сказал Билл Сток. — Тут уж ничего не попишешь: корабль знает.

Теперь об этом судачили уже не только Скип, Билл Сток и Феликс с Дагганом, но и почти все члены команды.

— Страшная, злобная, мерзкая тварь.

— Надо эту гадость сварить и съесть к чертям собачьим.

А Скип со своей всезнающей улыбкой только повторял:

— Он хочет вернуться домой. Ничего не может с собой поделать. Он жил на своем острове, как заведено, а тут вдруг небо упало на землю, и теперь он лежит и страдает в клетке и сходит с ума, да еще вы съесть его собираетесь. Может, так и стоит сделать. Лучше будет, если он помрет. Милосерднее. Мы с ним поступаем хуже, чем с китами, вот что я скажу.

— На вкус он, наверное, гадость редкая, — заметил Тим. — Я лично не притронусь.

— Может оказаться ядовитым, — предположил Билл Сток. — Бывают же ядовитые жабы, змеи. Вы на язык его посмотрите. Пакость!

Дракон стал для нас символом неудачи. Кое-кто верил, что он действительно принес нам невезение, а кто-то считал, что это лишь дьявольское наваждение. Теперь против нас была не только тьма, но и страх, который смотрел на нас теми самыми черными глазками-бусинами с белой обводкой. Думая сейчас о Скипе, я не могу сказать, насколько точны мои воспоминания. Дело было давно. Помню, он был сильным гребцом; лицо круглое, шапка темных волос, вечная улыбка, щуплый, застенчивый, глаза прищурены, всегда настороже, напряженный. Как мне теперь кажется, остальные члены команды его не очень-то замечали. Но именно он положил начало всеобщему помешательству, он и демоны с раздвоенными копытами, нарисованные в его гнусном альбомчике. Уверен, именно он запалил тлеющий огонек страха, который не погас, даже когда тьма расступилась и мы смогли плыть дальше. На горизонте по-прежнему не было видно ни одного кита, а дни были похожи один на другой как две капли воды. Кое-что я помню отчетливо. Например, как мы сидели в кубрике и Габриэль сообщил нам:

— Сказывают, там, дальше, есть нехорошее место.

— Мелких-то не пугай, — улыбнулся Сэм.

— Про это все знают.

— Не все, — подал голос я.

Габриэль перевел взгляд на меня:

— Не знаешь? Это такое место, где происходят странные вещи. Там, где «Эссекс» пропал и другие корабли. Проклятое место в океане.

Про «Эссекс» и другие корабли известно всем. Есть такая легенда у китобоев. Даже анекдот скорее.

Дэн затянул песню:

Отправившись в плаванье, три моряка

Покинули бристольский порт,

Груз солонины и сухарей

Взяли с собой на борт.

— Был у меня один приятель — так он знавал Оуэна Коффина еще юнгой, — сказал Габриэль. — Плавал с его отцом. Оуэн был славный паренек и хороший матрос, совсем как его отец.

Пропойца Джимми, обжора Джек

И юнга Билли-малыш…

Невезучий Оуэн Коффин вытащил короткую соломинку, и его съели. Был бы находчивым, как Билли, остался бы в живых. Песню подхватили четыре или пять голосов, но нас всех клонило в сон, и дурацкая песня убаюкала нас, как колыбельная.