Книга Дамы и господа - Людмила Третьякова

Что же было с ней дальше? Об этом Тургенев рассказал в «Первой любви». Как-то раз он случайно встретил в Пе­тербурге прежнего знакомого. Разговорились. Тот напомнил ему о днях, когда молодежь Нескучного сада собиралась у прелестной княжны.

Из его слов стало ясно, что она вышла замуж.

«Что за человек ее муж? — спросил я.

— Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец мой московский.

Вы понимаете — после той истории… вам это все долж­но быть хорошо известно… ей нелегко было составить себе партию; были последствия… но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет очень рада. Она еще похо­рошела».

Через пару недель ему удалось преодолеть волнение и робость. Когда же он вошел в гостиницу «Демут» и спросил госпожу Владимирову, то «узнал, что она четыре дня тому назад умерла почти внезапно от родов».

Тургенев писал: «Меня как будто что-то в сердце толк­нуло. Мысль, что я мог ее увидеть и не увидел и не увижу ее никогда — эта горькая мысль впилась в меня со всею силою неотразимого упрека. „Умерла!“ — повторил я, тупо глядя на швейцара, тихо выбрался на улицу и пошел, не зная сам куда. Все прошедшее разом всплыло и встало передо мною. И вот чем разрешилась, вот к чему, спеша и волнуясь, стре­милась эта молодая, горячая, блистательная жизнь! Я это думал, я воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти кудри — в тесном ящике, в сырой подземной тьме…»

Княжну Шаховскую, которой не исполнилось и двад­цати, похоронили на Волковом кладбище. На утраченном ныне надгробии значилось, что в замужестве она была «9 месяцев и 11 дней».

Имелась здесь и эпитафия:

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!

Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.

Неизвестно, принадлежали эти стихи княжне или кому другому.

По какому-то неисповедимому велению судьбы геро­иня «Первой любви» покоится рядом с могилой человека, спасшего от забвения ее странный, зыбкий образ, — Ивана Сергеевича Тургенева.

* * *

В дневниках Варвары Петровны есть записи, куда более важные для понимания ее внутреннего мира. Они свидетель­ствуют о том, каким огромным моральным грузом стало для нее рождение незаконного ребенка.

Вера в нерасторжимость брачных уз все еще владела ею. Под грузом раздражения и обид на мужа продолжала жить любовь к нему, мертвому. За долгие годы супружества она не растратила и малой толики этого чувства. Теперь, задним числом, она оправдывала его злосчастную связь с Шаховской: эти «пиетки», как она презрительно называла поэтесс, и других уморят, и сами умрут.

И чем больше убеждала она себя в этом, тем сильнее пригибало ее к земле сознание собственной вины — рож­дение внебрачного ребенка. В глазах Варвары Петровны ее «прелюбодейство» вырастало в грех незамолимый — ни перед Богом, ни перед мужем. Его неверности касались его самого. У нее же имелся собственный счет к себе. Умея жестко судить других, она и к себе была безжалостна. Ее терзала мысль, что не только она, но и Варя, «дитя греха», будет наказана.

И, презирая людской суд, она обращалась к Той, в ми­лость которой единственно верила:

«Пресвятая Дева! К Тебе, к Тебе одной осмеливаюсь вознести свои молитвы. Тебе известно несчастье ее рож­дения, о Мария, но Твое святое участие не станет от этого менее нежным и воспрощающим, вина матери не будет вме­нена ребенку, и в Твоей неистощимой кротости Ты решишь, что угрызения совести виновной женщины, могут заслужить ее прощение.

До того как Ты была призвана в небесную обитель, Ты жила на земле, Ты знаешь нашу жизнь, наши горести, Твое сердце истерзано кровавыми ранами, Ты одна перестрадала муки, уго­тованные для всех женщин на земле. Услышь меня, Мария!»

* * *

Всем терзаниям рано или поздно приходит конец. Смерть мужа, прежние обиды, все тяжелое, что было связано с супружеством, отходило в прошлое, вытеснялось новыми, куда более приятными впечатлениями.

Переехав в Петербург, где учились сыновья, Варвара Петровна с удовольствием окунулась в столичную жизнь, старательно налаживая связи с прежними знакомыми Сер­гея Николаевича. Среди гостей Варвары Петровны был, например, человек, очень уважаемый в самых высоких сферах, — командир Кавалергардского полка, член Госу­дарственного совета, генерал Р.Е.Гринвальд.

Тургенева, не вхожая в дома аристократии, где некогда с удовольствием принимали ее красавца мужа, все же ста­ралась свести знакомства с людьми интересными и автори­тетными в хорошем обществе.

Ей, например, пришло в голову вышить подушечку для Василия Андреевича Жуковского, чтобы иметь повод видеть его в своем доме. Передать подарок было поручено Ивану. Как тот ни отнекивался, объясняя, что стесняется идти к всероссийской знаменитости, прославленному поэ­ту с эдаким рукоделием, мать стояла на своем. Пришлось подчиниться. Добрейшая душа, Жуковский понял робость юного студента, и подарок был с признательностью принят. А вскоре Василий Андреевич приехал лично поблагодарить Варвару Петровну.

Видимо, она сумела заинтересовать его, расположить к себе, потому что Жуковский стал у нее постоянным гостем. Больше всего это печалило маленькую Варю: мать застав­ляла ее со своего голоса учить стихи Василия Андреевича, которые следовало продекламировать во время очередного его визита. Дело у Вари продвигалось худо, и только мысль, что гость всякий раз приносил ей дорогие конфеты, прими­ряла ее с этим скучным занятием.

Ничего не скажешь, Варвара Петровна была большая мастерица жить с комфортом и респектабельно. И дело тут не в деньгах. Обладая несомненным художественным вкусом, Тургенева не только должным образом обустроила свою огромную квартиру. Внешность Варвары Петровны тоже претерпела изменения к лучшему. Годы были ей на руку. Недаром кто-то сказал: «Если женщина некрасива в двадцать лет, это ее беда, если в сорок — ее вина».

Умело подобранный туалет, серебряные нити в густых вол­нистых волосах, величественная осанка при малом росте — все это производило очень благоприятное впечатление. С годами Тургенева избавилась от печати неуверенности и беспокойства на лице, от несчастного существа, затурканного скрягой дядюшкой и ловеласом-мужем, не осталось и следа. А вот выразительный взгляд умных темных глаз, в которых сквозила некая магнетическая сила, не изменился.

«Ее властолюбие и требование поклонения ей простира­лись не на одну ее семью и не на один ее крепостной люд, — вспоминала впоследствии выросшая Варя, Варвара Ни­колаевна. — Она властвовала над всем, что окружало ее и входило в какие-либо сношения с нею, и при этом она обнаруживала в себе редкую и часто непонятную нрав­ственную силу, покоряющую себе даже людей, не обязанных ей подчиняться. Иногда достаточно было ее взгляда, чтобы на полуслове остановить говорящего при ней то, что ей не угодно было слушать».

Понятно, что в Петербурге присутствие почтенных гостей принуждало Варвару Петровну сдерживать себя. Однако с началом тепла выезжая в Спасское, она была уже свободна в своих деспотических замашках.