Книга Хозяин Зоны - Александр Эсаулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну надо же! Это же чистый полтавский говор! Во как шпарит! Почти без акцента! Если бы дома, в Украине, крыша поехала, это бы я понял! Есть от чего. Но приехать в Германию и рехнуться здесь? Это же как нагрешить надо?
* * *
Никто не заметил, как за длинным рассказом окончилась ночь и на востоке, где темное звездное небо сливается с горизонтом, появилась тоненькая серая полоска. Костер не погас, потому что в него не забывали подкладывать дрова, и они продолжали трещать, выкидывая вверх искры, которые летели вверх по затейливым траекториям. Под утро тишину все чаще и чаще стали нарушать различные звуки. Разгулялся судак, плюхаясь в фарватере, как брошенные в воду камушки, а на перекатах мощно и дружно прорезалась стая крупного жереха. Защебетали в кустах какие-то пичуги, и зашелестел в ивовых ветвях ветерок, набираясь прохлады от выпавшей еще с ночи росы.
Заухала выпь, и откуда-то издалека донесся лай собаки, неизвестно как оказавшейся в этой глухомани.
— Василии, а Василия! А дальше-то что было? — спросил кто-то из ночной темноты.
— Дальше? — переспросил Василич, не отрывая взгляда от костра, отчего в его глазах плясали колеблющиеся багровые огоньки. — А что дальше? Что я тебе, Кассандра, чтобы будущее угадывать? Поживем — увидим, что будет дальше. Во всяком случае, хранилище для забугорного отработанного топлива пока не строят. Ты что, газет не читаешь?
— А Серега? Серега куда делся?
— Да никуда он не делся, работает в институте, как и раньше. У нас в отделе действительно одни старожилы остались. Нужно молодежь растить, через пару лет в науке работать некому будет.
— А Хозяин? Что сталось с Хозяином?
— С Хозяином? А почему с ним должно было что-то статься? Ведь дураков да подлецов на свете не поубавилось. Их же не сеют, они сами растут! Должен кто-то охранять от них то, что осталось в Зоне живого. Разве нет?
Серая полоска на горизонте заметно посветлела и начала постепенно розоветь. Пришел новый день.
роман-реконструкция
Каменец-Подольская область, г. Изяслав. Март 1938 г.
— Папа! Папка пришел! — Десятилетняя Наденька с разбегу ткнулась в отцовский живот.
— Ах ты, котенок… — Николай Тысевич погладил дочку по русым волосам. — Как дела в школе?
Он устало сел на табурет у самого порога, стараясь не наследить в маленькой темной прихожей.
— Хорошо дела в школе, — щебетала дочка, — сегодня по арифметике пятерку получила!
Тысевич с трудом стащил сапоги. Счетовод не счетовод, а по грязным полям тоже топать приходится. Тяжелый чернозем висел на сапогах, словно гири, и счищался разве что толстой острой щепой, а если подсыхал, то и нож с трудом его брал.
Тысевич прислонился к стене и закрыл глаза.
— Коля, пиджак испачкаешь. — Наталья, жена, неслышно подошла сбоку и положила на плечо невесомую руку. — Пиджак, говорю, о стенку испачкаешь.
— Устал я что-то, Наташа. Целый день в правлении толчея. А потом еще по полям… Посевная-то на носу! Иди, дочка, иди. Уроки сделала? Ну иди, занимайся. Сегодня…
Тысевич не успел закончить фразу — открылась входная дверь и на пороге появилась Маруся, старшая дочка, невысокого роста, ладная, тугая, словно огурчик с грядки.
У них с Натальей было еще два сына, оба закончили десятилетку и продолжали учиться: один — в Киеве, другой — в Орле. «Сам без штанов ходить буду, но детей своих выучу!» — заявил отец, и после этого все в семье было настроено на то, чтобы дать детям достойное образование.
— Маруся, почему так поздно сегодня? — Наталья была обеспокоена. Обычно дочка всегда приходила не позже четырех, а сейчас уже было почти семь вечера.
— Папа, мама, я подала заявление на вступление в комсомол!
— В комсомол? Думаешь, примут? — в голосе Натальи звучала неуверенность.
— А почему нет? — не открывая глаз, сказал отец. — Правильно, дочка! Конечно, примут, какие могут быть сомнения? Чем ты хуже других? И когда принимать будут?
— На следующем заседании бюро, в апреле, а когда точно — позже скажут.
— Ну и слава Богу, — вздохнув, произнесла Наталья.
— Мама, какой Бог? Еще услышит кто! Будет мне потом комсомол…
— Ах, Маруся! Я сорок с лишним лет с Богом живу, так что же мне сейчас прикажешь делать?
— Наташа, и вправду, была бы ты поосторожнее! Время-то нынче вон какое… А ты, дочка, иди ужин собирай. Все, наверное, голодные?
— Хорошо, папа, я только умоюсь.
Отец снова прислонился к стене.
— Случилось что? — заволновалась жена.
— Сегодня Лыскова взяли.
— Это того Лыскова, который Мельников?
— Да, директора Шепетовского лесхоззага.
Наташа положила руку на сердце.
— Господи… За что?
— А за что сейчас берут? Черт его знает! Но ведь зря арестовывать не будут. В чужую душу не заглянешь. Я с Лысковым встречался несколько раз по делам. Вроде нормальный мужик, а смотри ты! Оказывается, враг народа! Наташа, а может, он и вправду камень за пазухой носил? — Николай с надеждой посмотрел на жену.
Не хотелось ему, чтобы этого малознакомого, по его мнению, порядочного мужика ни за что ни про что отправили в тюрягу. О том, какие нравы царят в мрачных стенах серого здания НКВД, расположенного на майдане, говорили шепотом, и то лишь в кругу самых близких родственников. Вот как сейчас Николай говорил с женой. Даже с друзьями обсуждать эту тему боялись. Сегодня друг, а кем будешь завтра? А может, ты и сегодня уже не друг?
В кухню забежала Маруся, успевшая переодеться и умыться. Она была веселая, в приподнятом настроении. В пятнадцать лет жизнь так проста, так удивительно прекрасна! Перед тобой широкая дорога, шагай только по ней прямо, не опаздывай и не оглядывайся, и все будет просто замечательно! В апреле ее примут в комсомол, потом выпускные экзамены, институт и дальше… С песней по жизни! Все понятно, все ясно, зря только папка хмурится!
Маруся заметалась по кухне, собирая на стол ужин. На стук посуды из комнаты выскочила Наденька, потянулась, взметнув вверх ладошки с измазанными чернилами пальчиками, и спросила у сестры:
— Маруська, а что на ужин?
— Земляные конфеты! — без промедления ответила сестра.
— Какие конфеты? — От удивления глаза младшей сестренки округлились.
Даже усталый отец и тот улыбнулся Марусиной находчивости и Наденькиной наивности. Как будто на ужин могло быть что-то другое, кроме картошки и молока!
