Книга Интервью под прицелом - Фридрих Незнанский

— Да у меня всего три осталось. Там упаковка маленькая, зато сами таблетки большие.

— От жадности? — переспросил Пирожков. — Тогда мне — и побольше, побольше.

Он хохотнул и, отталкивая Галавазинова, выгреб из руки Летаева остатки лекарства.

Пирожков и Галавазинов, давясь и препираясь, запили таблетки водой, предназначенной для полива цветов, отродясь в этом кабинете не водившихся, и уселись на свои места — ждать результата. Сначала им в самом деле полегчало — сработал эффект плацебо. Галавазинов бодро закруглил фразу о воспитании нового российского зрителя и довел статью до относительно читабельного состояния. Пирожков разгромил новую книгу модного молодого московского извращенца Малютова, обещавшую стать бестселлером, и тайком от коллег даже закончил манифест нового литературного кретинизма. После чего удовлетворенно вдохнул полной грудью и забыл выдохнуть от пронизавшей все его тело боли, переходящей в судорогу.

— Сальери! — прохрипел он, падая лицом на клавиатуру. Манифест нового литературного кретинизма пополнился несколькими строчками ничего не значащих буквосочетаний, набранных носом несчастного Пирожкова. В таком виде его потом и опубликовали разделяющие идеи Пирожкова электронные СМИ.

Галавазинов, решивший сначала, что похмелье к нему возвращается, пригрозил всем читателям и зрителям кострами святой инквизиции, после чего ему стало не до прочих людей: сам он почувствовал себя немногим лучше жертвы аутодафе.

— Что-то не так? — спросил через некоторое время невозмутимый Воскресенский. — Вы какие-то бледные. Что, творческий экстаз?

Но вскоре ему стало не до шуток: Савва перестал подавать признаки жизни. Немедленно проснувшийся Летаев кинулся к Пирожкову, деликатно пнул его коленом, но, не получив отклика или хотя бы ответного пинка, бросился к телефону.

Примчавшаяся через двадцать минут «скорая» констатировала отравление.

— Его как-то можно спасти? Мы без него не справимся! — заглядывал в глаза врачу Летаев.

— Придется как-то справляться, — сухо ответил врач. — Что он ел-пил? Вы сами не чувствуете никаких симптомов отравления?

Воскресенский и Летаев испуганно поглядели друг на друга.

— Может быть, это кондиционер? — наконец произнес более хладнокровный Воскресенский.

— Ели-пили что? — терпеливо повторил врач. — У вас тут крыс не травили? Может, он по ошибке закусил отравленным хлебушком?

— Да мы только мечтали выпить, — тихо отозвался Галавазинов, которому тоже явно плохело на глазах.

— Мы их не отпустили, — вспомнил Летаев. — А то знаете, отпустишь их за пивом, пока номер не сдан, так они и не вернутся, придется за них писать! А благодарность? Вы думаете, они способны на благодарность? Да они даже не могли заткнуться, пока я спал! Пришлось им таблеточек от давления дать, а то они похмельем маялись, чтоб не выли!

— Надо проверить, — коротко ответил врач. — Кто еще принимал препараты? У вас образцы лекарства остались?

— В каком смысле образцы? — не понял Летаев. — Неужели вы думаете, что мы их отравили из зависти к их журналистским талантам?

— Он имеет в виду оставшиеся лекарства, — пояснил Воскресенский, подходя к столу, где так до сих пор и лежала упаковка из-под таблеток. — Вот, если вам достаточно этого, только пустая пачечка осталась…

Когда Галавазинова и Пирожкова увезли, Летаев мрачно изучил недописанные статьи, оставшиеся ему в наследство от этих двоих «Моцартов».

— Как ты думаешь, меня расстреляют за то, что я отравил величайших критиков современности? — поинтересовался он у товарища.

— А ты и в самом деле хотел их отравить? — оживился Воскресенский, предчувствуя сенсацию.

— Нет, что ты, что ты! Но в итоге-то они отравились! Моими, между прочим, таблетками!

— Не знаю, что там с таблетками, а кондиционер я все-таки выключу, — вздохнул хозяйственный Воскресенский.

— Да ты врубись, все так складно получалось! Бабенка тут прибилась работу искать — в аптечной системе никто и никак. Ни опыта, ни знакомых. Образование экономическое, ну, взял я ее администратором. Сразу так дело поставил, что она накладные подписывает и товар принимает, она же ответственности своей не понимает. Я ей сказал, что она должна подписывать, ну эта дурочка все и делала.

— Ох! Как бы сейчас она нам пригодилась! — Герман, не выпуская изо рта сигарету, ловко фасовал таблетки.

Всю операцию пришлось проводить второпях. Часть продукции «Реливера» действительно распределялась через Центральную аптечную базу, где хозяином был Даниэль Всеволодович Шарагин. Как раз на днях от фирмы Руденского должна была поступить крупная партия — в ожидании ее были отпечатаны в провинциальной типографии идентичные упаковки, и сейчас в четыре руки Герман Тоцкий с Шарагиным запихивали в поддельные упаковки смертельный яд.

— Ну и где твоя бабенка, дядя Даня? Заставили бы ее сейчас паковать, если она все равно не сечет.

— Да понимаешь, пропала она. Причем странно пропала, я как раз предложил ей официально оформиться и все такое, оклад приличный обещал. — Шарагин витиевато выругался.

— Может быть, это проверка или еще какая подстава? — насторожился Герман.

— Да ну! Она с улицы пришла. Если бы это была ревизия какая, то нашли бы общих знакомых, рекомендации и прочее, тетке бы этой придумали легенду достоверную. Я потому ее и взял, что она явно никаким боком.

— Документы-то ее хоть смотрел?

— Да нет, не успел. — Шарагин виновато пожал плечами. — Как раз велел ей принести документы для оформления, а она просто не вышла больше на работу.

— Ну ты даешь! — Герман даже бросил на время упаковку лекарств и решил размять пальцы. Сигарету он так и не выпускал изо рта.

— Да ладно, — Шарагин рассмеялся мелким неприятным смехом, — других найдем. Я просто подумал, что все так удачно складывается, и Зося эта была совсем не при делах. Самый тот вариант. Специально искать — не найдешь, или подсунут кого. Всегда надо перестраховаться. Ладно, пока мы ото всех ревизий отмазываемся, да и предупреждены заранее. Но ты сам знаешь, времена меняются. На бога нашего — Афанасия Леонидовича — надейся, да сам не плошай.

— Зиц-председателя присматриваешь? — ответно хохотнул Тоцкий. — Это дело. Действительно, никогда не мешает подстраховаться.

На этих словах он помрачнел, вспомнив о печальных событиях в Коста-дель-Соль. Уж насколько тогда Герман был уверен в собственной безнаказанности, а вон как все обернулось. Шарагин будто прочитал его мысли:

— А что, в Испании дело тухляк оказалось? Или по мамочке соскучился?

— Тут дела повеселее! — попытался отшутиться Герман.

— Ага! Веселуха, ночью на складе отраву в пузырьки запихивать — романтика! А в Испании ску-учно… не пойдем сегодня на пляж, будем пить коктейли…