Книга Интервью под прицелом - Фридрих Незнанский

— Об этом мы не договаривались, — заметил Герман, — но если добавите еще пять тысяч…

— Хватит и трех! — отрезал Колодкин.

Герман захохотал:

— А вы уже усвоили, что воплощение стоит дешевле, чем сама идея. Молодцы! Надеюсь, вы не против, если нашу акцию мы как-нибудь назовем, — спросил он, — чтобы в случае чего понимать друг друга с полуслова?

— Операция «Ы»? — пошутил Минков.

— Глупо, — перебила его Тоцкая, — надо придумать что-то свое!

— «Испанская рулетка»! — предложил Пахомов и энергично потер нос. — А теперь, господа, я быстро откланиваюсь и еду на совещание. Надеюсь, вы меня простите за поспешность.

— Да, нам, видимо, тоже пора. Все вопросы мы обсудили. Герман, сообщайте, пожалуйста, обо всем, что будет проделано! — сказал на прощание Михеев.

Когда высокие гости ушли, Герман с чувством выполненного долга подошел к бару и вынул из него початую бутылку виски. «Назло ей теперь выпью!» — подумал он. Тоцкая заметила, но не стала протестовать: в конце концов, ее сын, кажется, придумал отличное средство против ненавистного конкурента!

…Духота и зной заполняли полуподвальное помещение, в котором трудились лучшие журналисты Москвы, обозреватели самой популярной и авторитетной газеты. Газета недавно избежала очередного закрытия по злобному навету и теперь процветала, наслаждаясь бессильной яростью врагов. Газета процветала, а вот ее сотрудники страдали от духоты, началось именно то лето, которое страшнее всего переносится именно в городе, не жаркое солнце песчаных пляжей, а раскаленная духота, когда плавятся мозги и асфальт, когда верными спутниками рабочего человека, оставшегося без летнего отпуска, становятся апатия и похмелье.

— Кто вообще придумал работать в такую жару? Вот еще недавно делали же длинные майские праздники, вакации дней на десять. А так ни весной толком отдохнуть не успели, и лето сразу началось, да такое премерзкое. Я бы все газеты на лето отправлял в отпуск, а газетчиков, которые не желают отдыхать, расстреливал. Ну и читателей, которые не могут прожить без ежедневного чтива, тоже расстреливал бы. Нет — сначала кормил бы газетами, а потом уже расстреливал! — простонал Сергей Галавазинов, откидываясь на спинку стула. Ему хотелось спать, его мутило после вчерашней презентации, на которой он перебрал текилы, он ненавидел человечество в целом и режиссера Братушкина в частности. Нашел время для презентаций!

— Фильм-то хоть достоин мусорной ямы? — поинтересовался его коллега Савва Пирожков, тоже отрываясь от опостылевшего монитора.

— Да фуфло. Ходит дебил деревянный, стреляет из картонного гранатомета, все встречные разлетаются в мелкие сопли, — сплюнул Галавазинов.

— А мораль? — почесал бороду Пирожков.

— Мораль? Продюсер Ромовский четко, блин, уловил желания аудитории, окончательно оболваненной современными российскими массмедиа.

— То есть нами, — уточнил Пирожков.

— Ну не нами, нет. Мы разве оболваниваем людей?

— Нет, конечно, — отозвался из-за своего компьютера их коллега Воскресенский. — Это они нас оболванивают!

— Короче, предлагаю сегодня не работать! — вернулся к началу разговора несчастный Галавазинов. — Можно послать Катю за пивом, или самим взять пива и пойти на Чистопрудный бульвар, или, на худой конец, в «Двуязычника», если там не будет очередной презентации. Тьфу, провалиться бы им!

— «Двуязычника» на той неделе сожгли, об этом наша газета, между прочим, сообщала, — заметил Воскресенский.

— А ты что, газету целиком прочитываешь? — поразился Пирожков.

— Прочитываю, — гордо сказал Воскресенский, — и вам советую. Там масса полезной и нужной информации!

— Ну кого ты грузишь, а? — устало пробормотал Галавазинов. — Там куча бесполезной и ненужной трепотни. А вот то, что мне нужно, — это литрушечка прохладного светлого пива. Савва Васильевич, вы как?

— Мысль здравая. И верная. Надо брать! — пробасил Пирожков.

— А номер опять мне сдавать? — раздался в помещении новый голос, кроткий и всепрощающий. Это очнулся за своим столом начальник отдела Евгений Летаев, перебравший вчера прямо на рабочем месте.

— О, точно, оставим Летаева с Воскресенским работать, а сами пойдем в кабак! — обрадовался Пирожков.

— Я вот дверь сейчас забаррикадирую! — посулил Воскресенский. — Вы пейте, пейте, но напиваться-то зачем? Пока не сдадите своих колонок, мы вас не выпустим!

— Точно! Пусть лучше они и за нас поработают, а я еще посплю! — обрадовался Летаев.

— Убивать бы таких начальников, и подхалимов их, и читателей, и Ромовского в первую очередь из гранатомета размета-а-ать! — завыл Галавазинов. — У меня производственная травма! Голова раскалывается, а тут еще про этот фильм писать, лохами для лохов снятый!

— Ну ладно, ты и напиши как лох для лохов, и пойдем из этой обители скорби, — поддержал его Пирожков.

— Знаете, я, пожалуй, кондиционер включу, если вам действительно так плохо, — смилостивился жестокосердный Воскресенский.

— А он до сих пор не включен? А мы все еще живы? — возопил Галавазинов.

— Серега, ты бы мог выть потише? — вежливо спросил у него Летаев. — Ты мне спать мешаешь, а я, если не высплюсь, не смогу написать то, что мне надо. А если я не смогу это написать, то вы тоже не напишете, потому что идиоты, и нас всех уволят, к ядрене фене. Вот что получится, если ты не заткнешься, сволочь!

На некоторое время в кабинете воцарилась тишина, наполненная слаженным шелестением клавиатур и нежным посапыванием Летаева.

— Фильмы Ромовского и Братушкина, — через некоторое время принялся бормотать Галавазинов, — воспитывают нового российского зрителя. А хрен ли его воспитывать? Он, что ли, послушается?

— Замолчи, а то кондиционер отключу, — иезуитски пообещал Воскресенский.

— Да мне все равно, блин, хоть свет отключай, у меня и так голова болит. А тут ты еще прикапываешься, сволочь непьющая!

— Тебе, может, таблеток дать? — с сочувствием обратился к коллеге проснувшийся Летаев. — Я позавчера купил какую-то новую рекламируемую муть от давления, а зачем — не знаю. Кутил, тратил деньги на баб, цветы покупал, картины, модные таблетки «от жадности». Цветы и картины бабы разобрали, а от таблеток отказались, сказали — им нужны наркотики, а не эта ерунда. Вот я и хожу второй день с ними, выбросить жалко, может, хоть ты возьмешь? У меня же голова не болит, я сплю вместо этого!

Галавазинов благодарственно принял одну таблетку и стал метаться по редакции в поисках воды — запить. Но в этой редакции было принято скорее закусывать, нежели запивать.

— Евгений Эдуардович, вы настоящий! — проникновенно сказал Пирожков. — Можно и мне пару таблеточек? А то что-то голова тоже побаливать начала.

— На халяву — хоть отраву! — жизнерадостно продекламировал Воскресенский. Очевидно, эта пророческая строка должна была войти в его новый стихотворный сборник.