Книга Напоминание старых истин - Анатолий Андреевич Ананьев

хорошо, что он проходит сплоченно, в творческой, боевой атмосфере. Мы подводим итоги и заглядываем в будущее. Многое радует нас. Во вступительном слове, которое произнес Леонид Сергеевич Соболев, а затем и в докладе Михаила Алексеева было отмечено, например, что в развитии прозы, в стилистике наших произведении произошел сдвиг от короткой, рубленой, телеграфной фразы к большой, емкой, пластичной, способной вобрать в себя все богатство русского языка. Мне вдвойне приятно сознавать, что произошел такой сдвиг, потому что до самого недавнего времени я постоянно на себе испытывал давление так называемых «телеграммников». Не «телеграммников»-писателей, а «телеграммников»-редакторов, на которых, в общем-то, тоже действовала, очевидно, определенная школа.

Язык — это душа народа, его история, и потому с ним надо обращаться бережно, с пониманием и добрым чувством. Василий Федоров правильно заметил, что в стихах зачастую проскальзывает этакое небрежение к именам: Ванька, Манька, Гришка. Он говорил об этом с болью. Но давайте посмотрим, как обстоят дела с именами в прозе. Ведь большинство наших повестей и рассказов буквально наводнены именно Маньками, Светками, Петьками, а не Машами, Светланами или Петрами. Поскольку тут берутся имена русские, я должен сказать, что это просто не в традиции россиян. У нас всегда были в почете уважительные и ласкательные имена, а не грубые или нарочито огрубленные. К счастью (может быть, как раз потому, что сильны и живучи хорошие традиции в народе), грубость эта не прививается среди людей.

Проблема, казалось бы, незначительная, но если вдуматься, если учесть, какое воздействие оказывает на читателя, особенно молодого, книга, то можно разглядеть за всем этим и чреватые последствия.

Несколько слов о военной литературе. Военные писатели составляют, пожалуй, самый большой и самый внушительный ее отряд. Это огромная сила. Как армия, она способна сделать многое. И сделано военными писателями уже немало. Военная литература постоянно движется вперед, развивается, добирается до самых истоков народного подвига. Совершенно неправомерно поэтому говорить сейчас, что писатели-баталисты только ставят перед собой вопрос: как, каким образом советский народ, вступив в самых невыгодных для себя условиях в войну, выиграл эту колоссальную битву с фашизмом? Можно назвать десятки книг, которые правдиво и прямо, с той или иной, разумеется, полнотой, отвечают на этот вопрос. И еще будут отвечать, выйдет еще не один десяток отличных книг. Ведь это какой отряд военных писателей: Бондарев, Алексеев, Симонов, Кожевников, Коновалов, Бакланов, Годенко, Крутилин, Воробьев, Кривицкий, Андреев — и список этот можно продолжать и продолжать. Его можно продолжить и именами писателей, которые избрали героями своих книг солдат и командиров шестидесятых годов. Можно считать подарком писателей-баталистов москвичей к 25‑летию Победы замечательные книги, вышедшие совсем недавно, но уже получившие широкое признание. Это «Блокада» Александра Чаковского, «Петр Рябинкин» и «Особое подразделение» Вадима Кожевникова, «Горячий снег» Юрия Бондарева. Все эти произведения были опубликованы в журнале «Знамя», и мы это тоже считаем подарком, который преподнесла редакция своим читателям к славному юбилею.

Но как бы хорошо ни обстояли дела в военной литературе, и здесь есть свои недостатки, свои нерешенные задачи. Мне кажется, что мы все еще подчас сидим в одиночном солдатском окопе и, естественно, масштаб войны, поле боя видится и описывается нами из этого окопа. Но победа определялась не только солдатскими подвигами. У нас была передовая военная наука, которой владели прославленные маршалы и командармы. В «Войне и мире» Толстого, например, когда он описывает заседание в Филях, заседает не Пьер и Болконский, хотя это самые любимые его герои, а Кутузов со своим штабом, то есть люди исторические, от которых действительно зависела судьба Отечества. А разве недостойны советские маршалы, наши полководцы, которым также были вручены судьбы солдат и судьба Отечества, — Жуков, Рокоссовский, Конев, Ротмистров, Еременко, — разве не заслужили они того, чтобы войти на страницы книг?

Мне кажется, что та временная дистанция, о которой мы часто любим говорить, позволяет уже нам брать не только подлинные события, но и людей, которые руководили и направляли эти события, и тогда наши книги приобретут еще большую историческую правдивость.

Как уже говорилось здесь, главным для писателя является мастерство. Но главным является также и умение видеть и понимать мир, видеть и понимать людей, умение проникаться духом времени и духом народа.

Минувшая война принесла много несчастья людям. По одному, двое, трое, четверо мужчин выбивало в семьях, и я глубоко понимаю безысходное горе женщины, потерявшей на фронте мужа и сыновей. Один к двум, один к трем, к четырем — вот цифровое, так сказать, выражение этого горя. Страдания матери безмерны, и описание этих страданий — это реалистическая картина, это правда, горькая, но правда, и направлена она против войны. Нужно ли упрекать писателя за такой реализм? Не знаю. Но его непременно следует упрекнуть за узость взгляда, за одностороннее и приземленное восприятие жизни, ибо есть — и я приведу сейчас — иное цифровое выражение страданиям и горю. Один к ста, один к пятистам, один к тысяче — и народ пошел бы на эти жертвы, чтобы не стать рабом. Жизнь отдельного человека и жизнь общества не могут изображаться раздельно, не в связи с едиными целями, пусть то будут большие или малые, не в связи с исторической перспективой. Взять хотя бы такую внешне малозначительную проблему заколоченных деревенских изб. Одно дело — крестьянский быт, жизнь в деревне с ее отставанием, с ее замедленным ритмом; одно дело — трудности, которые переживала деревня, а кое-где еще переживает и теперь, и совсем другое — соотношение городского и сельского населения, процессе миграции, перемещения рабочей силы из одной сферы производства в другую. Если бы этого процесса не происходило, если бы до сих пор в наших деревнях жило 80 процентов населения, как это было в царской России, то на каком бы уровне, техническом уровне, я имею в виду, было бы ваше земледелие? Вот поэтому, на мой взгляд, если мы не хотим отставать от жизни, наше писательское восприятие должно основываться прежде всего на исторической перспективе, а говоря словами Белинского: «Дух нашего времени таков, что величайшая творческая сила может только изумить на время, если она ограничится «птичьим пением», создаст себе свой мир, не имеющий ничего общего с историческою и философскою действительностью современности, если она вообразит, что земля недостойна ее, что ее место на облаках, что мирские страдания и надежды не должны смущать ее таинственных ясновидений и поэтических созерцаний». Одним словом, видение мира писателя не может основываться на поверхностных впечатлениях, ибо это упрощенчество неминуемо ляжет в основу книги, и отсюда — искажение действительности, смещение перспектив.