Книга Потерянный альбом - Эван Дара

виртуальную сущность…

— Но, конечно, между теорией кино и Пьяже есть еще более фундаментальная связь…

—

— О да;

—

— Еще раньше…; конечно;

—

— Это связано с самой идеей склейки, добавки на экран какой-либо прерывистости, и с тем, что за радикальный это был отход;

—

— О да, в самом начале; даже раньше Гриффита, еще у Портера и даже у Мельеса;

—

— Конечно; потому что публика еще не привыкла ни к чему подобному; первая кинопублика знала только единый кадр, или непрерывные пьесы и потом — киноадаптации пьес, ранние фотопьесы…

—

— Верно: это схоже с работой Пиаже с неонатами, или новорожденными, — с тем, что они не рождаются с пониманием постоянства предметов, что этому им приходится учиться;

—

— Точно: показываешь ребенку мячик, потом ставишь между ребенком и мячиком ширму — и ребенок уже думает, что мячика нет;

—

— М-м; но для ребенка мячик не просто исчез, он даже не существует; ребенок убирает руку и даже не пытается отодвинуть ширму; мячик буквально перестал для него существовать — или, как выразился Пиаже, ребенок еще не усвоил константность объекта…

—

— Точно;

—

— И потому первые продюсеры и промоутеры переживали из-за эффекта склейки: вот что-то — даже персонаж — есть на экране, в следующую секунду — уже нет: они боялись, что это дезориентирует публику, что зрители не поймут и разозлятся, потом разгневанно уйдут и больше не вернутся…

—

— Точно: куда уходят вещи, когда они уходят «прочь», — вот был большой вопрос;

—

— И это Пиаже, это же все Пиаже; так что, если вы намерены изменить тему, можете поразмыслить и о том, чтобы включить в свою работу размышления о…

—

— Но мне правда кажется, что дискуссия будет намного…

—

— Правда — правда; так может, подумаете о…

—

— Конечно, и у меня есть — где-то — журнальные статьи, я их для вас отксерокопирую, и…

—

— Нет-нет; не переживайте: я их передам, и можете тут же приступать, и где-то в это время, к появлению «Клюквы-кукурузы», я и задумался: вот бы это происходило каждый вечер; все бы отдал, чтобы что-то в этом роде происходило абсолютно каждый вечер: пусть аппарат для упаковки в пленку отключается — и уже не включается — каждый вечер, если благодаря этому я попаду сюда; потому что я это обожаю, просто обожаю: засучить рукава, поскрести ногти о нижний край ремня, чтобы чуток почистить, занять место у конвейера, а потом взяться за дело, на передовой, работать в упаковочной зоне с Томом, Бобби и всеми, кто свободен: со всей эффективностью и синхронным движением, когда вся фабрика вносит свой вклад и работает безупречно, слаженно, с невероятной продуктивностью, плечом к плечу…; а запахи-то, типа, запахи — я хочу сказать, если б наши покупатели только знали; покупая их на следующее утро, люди и понятия не имеют, как они прекрасны; типа, когда маффины сходят с конвейера и выпадают из своих кармашков на противнях после того, как лента переворачивается, — в общем, вот это колесо, если стоишь прямо перед ним, швыряет прямо тебе в лицо абсолютно поразительный жаркий аромат — от «Овсяных отрубей», «Банана-ревеня», а особенно — от «Двойного двойного шоколада»; а сами маффины еще такие теплые и приятной формы, как чудные сурдинки с текстурой теста, и так и чувствуешь в щеках этот блеск, это жидкое свечение, и представляешь, что эти маффины, как бы, так славно лягут прямо в кулак, чтоб взять и запихнуть их сахарно-теплыми прямо в рот — просто набить пасть и жевать да чавкать, плотные, сладко-текстурные, жидкие…; а потом, ну, пока сладко жуешь, то кажется, будто чуешь их всем ртом, всей носоглоткой, всеми порами…; но все это пропадет ко времени, когда наутро маффины развезут по магазинам и забегаловкам — мертвые, холодные и сухие; более того, никто не имеет даже зачаточного представления, насколько они охренительно прекрасные; и поэтому я на какое-то время приуныл, когда понял, что еще больше урезаю прекрасность маффинов, когда их заворачиваю — когда снимаю пленку с липких рулонов, потом срываю, потом хватаю с ней маффин, потом комкаю пластик вокруг, совершенно умерщвляя эту сдобную прекрасность внутри сморщенных блестящих оболочек…; но, видать, иначе нельзя — аппарат же правда отключился, — так что иначе никак, и лучше просто забить и радоваться, что мне дали шанс взяться за дело…

…Не то что мне не нравится моя обычная работа: нормально к ней отношусь; даже вообще-то люблю; обычно я разнорабочий на складе и отправке в ночную смену — я это называю халтурками; работа ничего — просто делаю дело, забываю и иду домой, загнав от одного до шести курсов[17], — но, в общем, я сижу в своем отделе восемь часов и по зданию перемещаюсь мало; и поэтому особо не заморачивался, когда той ночью впервые увидел того типа на угловом рабочем месте, далеко за упаковочной зоной: я решил, что он, наверное, там всегда, это просто я его не замечал; может, сменами не совпадаем или на полставки работает, уж не знаю; у нас здесь, скажем так, все не то чтобы строго; но, когда я возвращался обратно к себе, после того как починили упаковочную систему — спасибо Ронни и его волшебному набору гаечных ключей, — вот тогда тип как бы и привлек мой взгляд; ну и я задержался, потому что, ну, очень быстро стало понятно, что мужик занят какой-то шизой; и сперва я встал на месте и уставился на него на секунду, и он глаз не поднял, и тогда я заныкался в тени за клеткой лифта, метрах в пяти от его рабочего места, чтобы приглядеться получше; но даже тогда не смог особо разобрать, что там творится; значит, у этого типа по всему рабочему месту был разбросан хлам — настоящий мусор и хлам: прямо-таки кучи и наносы на полу, на центральном верстаке, на стеллажах за спиной, на большом сборочном столе слева, прислоненные к ножкам печи справа, — и тип как будто в нем рылся, перебирал и, типа, что-то