Книга Путь в лес - Доминик Пасценди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старший многокожий протянул руку с порченнокаменным ааи и быстрым движением разрезал путы на передних конечностях Уаиллара. Воин потряс ими, разгоняя кровь, и со значением посмотрел на свои ноги. Многокожий покачал головой из стороны в сторону. Уаиллар не знал, что это значит, но предположил, что это жест отрицания — как у них поднять нос кверху и опустить. Многокожий пробурчал что-то. Калека перевёл:
— Твое оружие положат вон там, — он показал рукой, — заберёшь и освободишься.
Старший многокожий смотрел на Уаиллара так, будто хотел прожечь его насквозь. Он снова заговорил, калека снова перевёл:
— Молодой воин нужно понять, что ты пришёл от мы. Что ты будешь хотеть его отвести за нас. Он нужно тебе верить. Мы дать тебе, что он верить.
Многокожий протянул ладонь, на которой лежали два предмета: небольшой круглый с отверстием, сделанный из прошедшего огонь камня, и плоский белый, с лёгкой желтизной лист, похожий на листья аололи, но ровно обрезанный по краям и более тонкий. На листе контрастно выделялись какие-то узоры, явно не присущие ему от природы. Впрочем, оба предмета были мёртвыми и не происходили прямо из живого. Оба несли следы обработки огнем и чем-то ещё, очень неприятным.
Многокожий взял круглый предмет и надел себе на палец. Показал Уаиллару, поднеся поближе к его глазам. На предмете снаружи было углублениями и выпуклостями что-то изображено. Многокожий снова захрипел-забурчал.
Калека пояснил:
— Это круглое с дыркой, по-нашему кольцо. Наденешь на палец, покажешь молодому воину, чтобы рассмотрел узор. Отдашь ему.
Многокожий отдал круглое Уаиллару. Тот послушно надел на палец. Дальше видно будет. Если всё получится — поступим, как со всеми остальными предметами круглоухих: в яму, и поглубже, чтобы соединились с живой землёй.
Многокожий так же, как и круглый предмет, показал Уаиллару предмет плоский.
— Это запечатлённая речь, — непонятно сказал калека, — передашь молодому воину. Он поймёт.
Как можно запечатлеть речь? Слова произносятся, говорятся, достигают собеседника — и тут же исчезают. Слова эфемерны, мимолётны. Если надо их повторять — значит, надо их запомнить, заучить, как заучивает стихи культурный аиллуо, чтобы поразить своим мастерством других, когда придет время сидеть перед Большим ааи и обсуждать свои подвиги, или когда он будет разговаривать со своей женщиной.
Уаиллар решил не забивать себе голову дурью круглоухих. Всё равно он не собирался делать то, что они его просили. Пусть только придут на знакомую поляну: там и лишатся жизни и ушей.
Однако прямо сейчас нельзя было это показывать. Потому Уаиллар принял и плоский предмет, который некуда было пока пристроить.
Калека напомнил ему:
— Ты не приводить молодой круглоухий, твоя женщина остаться у нас и умереть.
Многокожий посмотрел на аиллуо внимательно и что-то снова пробурчал-прохрипел. Калека, к несказанному удивлению Уаиллара, перевёл:
— Удачи тебе, воин! — Употребив выражение, которым напутствовали уходящих в поход чести.
Многокожие легко вскочили на своих порченых животных, калека сказал ещё несколько слов, которые Уаиллар даже не старался понять, и скрылся в малом передвижном ааи, и все они неторопливо удалились в темноту, в сторону аиллоу круглоухих — шумно и пахуче, как будто не опасались ничего в этом лесу.
Уаиллар опустился на четвереньки и неуклюже доскакал до своего оружия, лежавшего там, где ему и сказали. Освободился от пут на ногах, подобрал аллэ и свои аэ (поразившись тому, что ему оставили не одно, а все), тут же закопал мешавший ему плоский предмет (но решил пока оставить круглый на пальце). Наскоро поговорил с ближайшей лианой, чтобы дала ему побег, и закрепил с его помощью все свои аэ на груди и аллэ на спине.
И двинулся в темноту, туда, откуда слабо-слабо тянуло водой и тиной. К далекому ещё озеру.
1
Светило уже переместилось почти к самому горизонту, до темноты оставалось немного, а предстояло ещё множество дел.
Прежде всего, Дорант выяснил, сколько человек может предоставить ему Харран. Оказалось, всего четверых — не считая его самого. Считая же, вместе с Дорантом и Калле, выходило семеро — неплохо, но, по замыслу Доранта, недостаточно. У Харрана в арсенале нашлись кирасы почти на всех, только двоим пришлось довольствоваться колетами из толстой кожи, обшитыми кое-где железом. Один из них был Хальдин, боевой слуга Харрана, который наотрез отказался менять привычный доспех на кирасу. Дорант был не так привередлив, и одному из обычных — не боевых — слуг Харрана пришлось-таки заниматься оттиранием старой, довольно толстой кирасы (а точнее, почти полудоспеха, так как была у него и наспинная пластина) от ржавчины. Дорант, по окончании работы, тут же напялил железо на себя, привыкать. Кираса мешала гнуться, но хорошо закрывала грудь, живот и спину. Фехтовать в этом каваллиер не стал бы, но стрелять оно не мешало. Насчет же полезности фехтования в схватке с альвами Дорант не обольщался.
Горло бы ещё чем закрыть, — подумал он. Но от предложенного гостеприимным хозяином древнего бувигера[33] категорически отказался, представив себе, как будет в нём поворачивать голову.
Попутно они с Асарау уговорили Харрана отправить человека в Накодо к гаррани, за бойцами. Затруднение возникло только с тем, как подтвердить полномочия этого человека: среди гаррани практически никто не умел читать по-имперски. Выручил калека-воин, попросивший тонкую веревку и некоторое время старательно вывязывавший из нее сложный узор с многочисленными узелками.
Теперь на очереди был Красный Зарьял. Дорант был с ним шапочно знаком ещё с прошлых приездов в Кармон. Личность это была необычная и незаурядная. Начать с того, что Зарьял не был уроженцем Империи. Он происходил с острова Енальдин, что лежит на север от Гальвии. Гальвийцы покорили его лет на сто раньше, чем Империя открыла Заморскую Марку, причем покорили жестоко, вырезав почти половину населения. Это не способствовало хорошим отношениям между завоевателями и завоёванными; енальдинцы периодически восставали, но, поскольку остров был беден железом, а островитяне, при общепризнанном мужестве и боевом мастерстве, не умели делать огнестрельное оружие (да и холодное было у них, мягко говоря, примитивным), каждое восстание быстро подавлялось. Мужчин развешивали на ивах, коими славился остров (и кои были его эмблемой), женщин насиловали, детей увозили в Гальвию и делали из них работников (практически рабов) на знаменитых гальвийских мануфактурах.
Через сотню-полторы лет остров был приведен к покорности, поделен между знатью победителей и превращен в обширное пастбище для их многочисленных овец: основным предметом гальвийской торговли были шерсть да качественное сукно.
